Обладатель чахлой бородки только вздохнул, и это обозлило Обра еще больше.
– Я сражался и убил в бою! В честном! Их было два десятка, а я один. Или я, или они. Деда на моих глазах зарубили… Да что я… Тебе не понять. Ты на всю жизнь за ряску свою спрятался!
– А Матвея несчастного за что? – тихо спросил священник.
– Кого? Не знаю такого. Я местных сроду не трогал.
– Да откудова ж тебе знать. Ему, Матвею-то, когда вместе с конями и повозкой подряжали Князев груз вести, не сказали, знаешь ли, что везти надо, куда и зачем. Заплатили правда, хорошо. У него трое, и жена опять беременная, так что он и за половину согласился бы.
Обр даже глаза прикрыл от старания припомнить, как оно там было с возницей.
– Не убивал я его, – уверенно сказал он, – всего-то дал в челюсть. От этого не помирают.
– Ты ему в челюсть, он – с козел спиной вперед, хребет сломал, да еще виском об корень. От чего помер, теперь и не угадаешь.
– Да кто ж его просил соглашаться Князев груз везти, проклятые деньги брать?! Все вы предатели. Хорты за вас бьются, кровь проливают, а вы за добро свое трясетесь, только и ищете, как бы нажиться. Люди Князевы из вас жилы тянут, а вы все кланяетесь. Четыре шкуры дерут, а вы пятую предлагаете.
– Кровь, говоришь? – раздельно переспросил священник, помолчал и также раздельно добавил: – У меня Хорты всю семью вырезали.
– За что?
– За коней. У нас кони хорошие были, породистые. Наша Стрелка от какого-то проходящего жеребца родила однажды. От того жеребенка все и пошло.
– Кони нужны, – с полным знанием дела заметил Обр, – без коней не повоюешь.
– Нужны, – согласился священник, – как без коней в хозяйстве? Ложись и помирай. Отец за так отдать не захотел, да еще говорят, согрубил им что-то. Я, пятилетний, тогда у тетки в Белых Камнях гостил, потому и выжил. А тебя там не было?
– Нет, – мотнул головой Обр, – я тогда, небось, еще совсем мальцом был.
– Ага. Значит, помочь я тебе ничем не могу. Плохи твои дела, раб Божий Александр.
– Я тебе не раб, – оскорбился Обр, – сроду никому рабом не был. А ты че, правда помочь хочешь?
– Хочу, – вздохнул священник, – вернее, должен хотеть. Но путей к тому никаких не вижу.
– Не видишь? – почти весело поинтересовался Обр. – Так это очень просто. Давай махнемся не глядя. Ты мне ряску с капюшоном, а я тебе свои тряпки. Фигурой и ростом мы похожи вроде. Ты останешься, я уйду. Вешать тебя вместо меня они, ясное дело, не станут. А если я тебя оглушу осторожненько, даже пожалеют.
– Понятно, – кивнул священник, – а скажи мне, что ты станешь делать, когда уйдешь?
– Ну это, первым долгом раскаюсь, – хмыкнул Обр, которому этот выход нравился все больше и больше. – Могу даже горсть пыли на голову высыпать и свечку поставить. А уж потом займусь делом. Навещу кое-кого.
Кого именно и зачем, Обр уточнять не стал. Сначала Семерик. Потом добраться до Больших Солей, поговорить с этими… которые братьев вешали. А если очень повезет, то и в столипу можно наведаться.
Размечтался, дурак. Священник успел подняться и уже стучал в дверь.
– Отопри. Тут мне больше делать нечего.
Черноусый распахнул тяжелую створку и вдруг присел на пороге, глядя на священника снизу вверх. Лицо у него дергалось, усы повисли, будто мокрые.
– Этому все равно, – плаксиво сказал он, с ненавистью глядя на Обра, – душегубом родился, душегубом и помрет. А мне-то за что грех на душу принимать?
– Это не твой грех, – устало сказал священник.
– Мой. Положим, по приказу, да все же каждый сам за себя отвечает.
– Это верно.
– Да ты-то чего скулишь? – разозлился Обр. – Не тебя вешать будут. Ты вообще кто такой?
– Я палач! Палач, понял?! Должность у нас наследственная, от отца к сыну. Тихая, надежная. Ну, выпорешь там кого для вразумления или к позорному столбу поставишь. А смертью у нас в Малых Солях уже сто лет никого не казнили. Не умею я вешать. Мне куренку шею свернуть и то жалко. А тут вон… мальчишка… сыну моему ровесник.
– Ну, тогда я пошел, – сказал Обр.
– Щас, разбежался.
– Или хошь, жалобу подам. Мол, так и так, желаю опытного палача, а то местный при виде покойников в обморок падает.
– Молчал бы уж лучше.
– Откажись, и дело с концом, – предложил священник.
– Легко сказать «откажись». Откажусь – должность потеряю. Другой работы мне тут не дадут, а у меня семья. Лучше б его вчера всем миром прикончили.
– Опаздываем, – басовито раздалось из сеней, – там уж народ собрался.
Уже вознамерившись уходить, Повелитель вспомнил о лишней пешке, осторожно, двумя пальцами ухватил ее за тонкую талию, поглядел в лицо. Очень молодой, напуганный парень с приметной седой прядью. Да, на этот раз никаких ошибок. Повелитель снял пешку с доски и небрежно выпустил из пальцев. Она исчезла, не долетев до пола. Для Повелителя было тайной, как это происходит, но тайной неважной. Без ответа на этот вопрос он вполне мог обойтись.