Григорий не знал, что удручает его сильнее: наглая ложь того, кто, по идее, был верным слугой своего повелителя, или огоньки, которыми зажглись глаза каждого из тех, кто стоял напротив него.
— Нет, мой милый Фроствинг, — проговорили они нараспев. — Пока не нужно.
Грифон поклонился и попятился, но не ушел.
— Похоже, я должен знать тебя, — вновь хором заговорил людской клин. — Похоже, мне должна быть известна и причина того, почему ты находишься здесь, но вот этот, — тут все указали на Франтишека, включая и его самого, — хоть и самый достойный из всех по форме, но он лишен всяких воспоминаний. — Все взгляды устремились к грифону. — Но я требую ответа еще на один вопрос.
Фроствинг приобрел еще более униженный вид, но Григорий чувствовал: под маской подобострастия бушуют совсем иные чувства. Что же задумал этот каменный плут?
Взгляд легиона глаз вернулся к Григорию.
— Известно ли тебе, кто мы такие, о мое драгоценное тело?
Что-то было в их взгляде такое, от чего у Григория мурашки по коже побежали. Он шагнул в сторону, заслонив собой Терезу, и встретился взглядом с Франтишеком.
— Я знаю, кто я такой. Я — Григорий Николау. Я — это я и никто иной.
Хор одноголосо рассмеялся. Даже Фроствинг позволил себе негромко хихикнуть, но стоило стоявшим клином людям зыркнуть в его сторону, и он тут же заткнулся.
— Ты — это не ты, а скорее я, Григорий Николау. Каким образом я пережил свою смерть и стал тобой, вызывает у меня определенный интерес, тем более что время твоего появления столь дивно совпало со временем моего пробуждения. Мне также любопытно узнать, как ты прожил все эти годы. О да, милый мой я, нам о многом надо будет потолковать.
Франтишек потер подбородок, но, что удивительно, остальные этого не сделали.
— Многое надо будет обдумать.
Григорий подозревал, что его скорее всего изгонят с этого сборища, но пока это не произошло, он хотел кое о чем узнать.
— А ты кто такой?
— Кто я такой? Неужели ты забыл собственное имя? — Послышалось хихиканье, напоминавшее смешок Фроствинга. — Я… мы с тобой… ты и я, мы — Михась. Наверняка ты не мог забыть столь великое и славное имя!
Стоявшие клином люди с серо-голубыми глазами недоверчиво взирали на Григория.
— Ни имя, ни все вы для меня ровным счетом ничего не значите!
— Как забавно… — Головы, все как одна, повернулись к грифону: — Фроствинг, приблизься!
Грифон поспешил к Франтишеку. Его мечта сбылась. Он наконец повелевал грифоном, но… он больше не был Петером Франтишеком.
— Я ваш покорный слуга, о великий Михась! — и грифон снова простерся ниц перед людским клином.
— Еще бы! — усмехнулся Франтишек, и все последовали его примеру. Он протянул руку и потрепал макушку грифона. — Ты больше ничем и быть не можешь. У тебя нет иного выбора, кроме как верой и правдой служить своему повелителю. И ты верно служил мне все эти столетия.
— Служить вам — величайшая из радостей для меня, о Михась великолепный! Я живу на свете только ради исполнения ваших желаний.
Франтишек убрал руку. Возглавляемый им коллектив улыбнулся раболепствующему грифону.
— Ты образцовый слуга, Фроствинг. Вот почему я хочу поручить тебе очень особенное задание.
— Желание повелителя — закон для его верного раба. Только прикажите — и все будет исполнено, — ответствовал Фроствинг. Но почему же Григорию слышались нотки горечи и обиды в голосе каменного чудища?
— Уведи мою дочь, отдаленную от меня многими поколениями, туда, где она будет в безопасности. А потом оставайся с ней, пока я не позову тебя. — Клин дружно улыбнулся Григорию. — А мне бы хотелось некоторое время побыть наедине с самим собой…
Эта шутка не произвела должного впечатления на мага, который был слишком занят тем, чтобы оградить Терезу от грифона. Фроствинга, похоже, забавляли старания Григория. Он протянул вперед когтистую лапу. Впервые в жизни его глаза перестали быть бездонными черными провалами. В провалах сверкали желтые глазные яблоки с огромными зрачками.