— Но не всегда буквально, верно?
— О великий и славный Михась! О сколь искусно он избирает свои новые имена! Он знает, что я с тобой, но это знание ему безразлично. Он знает, каково твое будущее, знает, что никакого будущего у тебя, если на то пошло, нет, и потому занят своими делами. — Фроствинг раскинул крылья. — Михась — это его новое имя. Теперь уж я и не упомню, каково было его прежнее, не столь величественное имя. На том языке, что зовется современным румынским, Михась означает что-то вроде Бога. Что касается его великого дара, он всегда был честен. Думаю, это имя он позаимствовал у Петера Франтишека, который в остальном весьма забывчив.
В последнем заявлении грифона было нечто такое, на что следовало обратить внимание. Зная, как Фроствинг обожает терзать и мучить неизвестностью, Николау решил не ловиться на эту приманку, а задал другой вопрос, ответ на который ему в общем-то уже был известен.
— А я — на самом деле он?
Грифон слетел с невидимого насеста, завис над Григорием, затем перелетел на какую-то другую невидимую опору.
— Позволь, я расскажу тебе историю…
Не ответит. Фроствинг решил снова терзать Григория иносказаниями. На этот раз Николау не стал возражать. Быть может, в этой истории и будет что-то такое, что поможет ему во всем разобраться. По крайней мере было ясно, что Тереза пока в безопасности. Быть может, даже в большей безопасности, чем он сам.
Фроствинг понял, что в конце концов завладел вниманием «публики». Создание из серого и белого мрамора почистило перья, встряхнулось и приступило к повествованию:
— Было дело, кому-то вроде тебя я поведал поучительную историю про одного доброго и могущественного чародея, которого не поняли другие чародеи, чей магический дар уступал его дару. Помнишь, он попробовал обмануть их самой своей кончиной? А-а-а, вот-вот, вижу, ты припоминаешь эту историю! А вот слышал ли ты историю про то, как этот маг сам думал, что умер, а на самом деле — нет? Похоже, не слышал.
Григорий огляделся по сторонам, ожидая, что в любой миг из тумана явится Михась в размноженном виде. Эта новая история Фроствинга содержала намек на нечто, что не было известно создателю грифона. Тем не менее Михась не появлялся и ни грифона, ни Николау к себе не призывал. Фроствинг продолжал рассказ как ни в чем не бывало, нимало не переживая за собственную, столь очевидную измену. Но как это ему удается излучать иллюзию повиновения?
— Жил да был великий и славный маг, во многом похожий на того мага, про которого я тебе уже рассказывал. На его долю выпало пережить полный крах. Те, что пришли к нему и наложили на него руки, поверили, что он умер. Опечалившись, они взяли его тело и швырнули вниз с вершины горы. Быть может, они верили, что так духу его легче будет воспарить к загробной жизни, но его бренному праху такой ловкости недостало.
При мысли о том, как враги Михася швыряют его труп с высоченной башни, Григорий содрогнулся. Он не сумел сдержаться — невольно оглядел себя с ног до головы. Если он изначально являл собой тело повелителя Фроствинга, так что же помешало ему разбиться при падении с такой чудовищной высоты, почему он не распался на кусочки?
Ответ на этот вопрос содержался в продолжении рассказа Фроствинга.
— Жизнь — величайшее из сокровищ, не правда ли, дорогуша Григорий? Некоторые утверждают, что дороже жизни ничего на свете нет. Жизнь нельзя обмануть, ее нельзя навязать силой тем, кто этого не желает. — Тут в голосе грифона появились нотки горечи. — Даже у того, кто отдает свою жизнь на заклание ради какого-то великого дела, всегда в душе отыщется хоть крошечный очажок протеста, какая-то искорка, которая не пожелает гаснуть, и быть может, этой искорки хватит для того, чтобы тот, кто возжелал умереть, остался в живых? И не хватит ли ее для того, чтобы возродить к жизни умершее тело?
Фроствинг заметил непонимающий взгляд Григория, вздохнул и покачал головой. Оглядевшись по сторонам так, словно хотел удостовериться, что его никто не подслушивает, грифон пытливо взглянул на стоявшего перед ним человека.
— Мои рассказы более не развлекают тебя? Дорогуша Григорий, как же мало в тебе любви к прекрасному и как мало ты ценишь его! Это всегда так удручало меня… Ну ладно, будь по-твоему.
Крылатое чудище, застлав собой все поле зрения, бросилось на Григория. Он инстинктивно выставил защиту, но в очередной раз понял, что его магический дар здесь попросту не работает.
Грифон опустился на спину Николау и поднял его вверх, словно ребенка, и тут же опустил. Сколько раз он нападал на Григория — и все равно всякий раз он дрожал от ужаса. Странно, ведь Фроствинг никогда не наносил ему увечий, он терзал только его душу, но, когда грифон восседал у него на спине, Николау трудно было утешать себя этой мыслью.