Он соскочил с террасы. Черные ботинки зарылись в песок, его обдало жаром. Он ощутил тяжесть одежды. Сбросил ботинки, двумя рывками сорвал с себя гольфы. Снова вспрыгнул на террасу, стянул рубашку, стал среди больших, как черепа, кокосов, в скользящих зеленых тенях от леса и пальм. Потом расстегнул змейку на ремне, стащил шорты и трусики и, голый, смотрел на слепящую воду и берег.
Он был достаточно большой, двенадцать с лишним, чтоб пухлый детский животик успел подобраться; но пока в нем еще не ощущалась неловкость подростка. По ширине и развороту плеч видно было, что он мог бы стать боксером, если бы мягкость взгляда и рта не выдавала его безобидности. Он легонько похлопал пальму по стволу и, вынужденный наконец признать существование острова, снова упоенно захохотал и стал на голову. Ловко перекувырнулся, спрыгнул на берег, упал на коленки, обеими руками подгреб к себе горкой песок. Потом выпрямился и сияющими глазами окинул воду.
– Ральф…
Толстый мальчик осторожно спустил ноги с террасы и присел на край, как на стульчик.
– Я долго очень, ничего? От фруктов этих…
Он протер очки и утвердил их на носу-пуговке. Дужка уже пометила переносицу четкой розовой галкой. Он окинул критическим оком золотистое тело Ральфа, потом посмотрел на собственную одежду. Взялся за язычок молнии, пересекающей грудь.
– Моя тетя…
Но вдруг решительно дернул за молнию и потянул через голову всю куртку.
– Ладно уж!
Ральф смотрел на него искоса и молчал.
– По-моему, нам надо все имена узнать, – сказал толстый. – И список сделать. Надо созвать сбор.
Ральф не клюнул на эту удочку, так что толстому пришлось продолжить.
– А меня как хочете зовите – мне все равно, – открылся он Ральфу, – лишь бы опять не обозвали, как в школе.
Тут уж Ральф заинтересовался:
– А как?
Толстый огляделся, потом пригнулся к Ральфу. И зашептал:
– Хрюша – во как они меня обозвали.
Ральф зашелся от хохота. Даже вскочил.
– Хрюша! Хрюша!
– Ральф! Ну Ральф же!..
Хрюша всплеснул руками в ужасном предчувствии:
– Я сказал же, что не хочу…
– Хрюша! Хрюша!
Ральф выплясал на солнцепек, вернулся истребителем, распластав крылья, и обстрелял Хрюшу:
– У-у-уф! Трах-тах-тах!
Плюхнулся в песок у Хрюшиных ног и все заливался:
– Хрюша!!
Хрюша улыбался сдержанно, радуясь против воли хоть такому признанию.
– Ладно уж. Ты только никому не рассказывай…
Ральф хихикнул в песок.
Снова на лице у Хрюши появилось выражение боли и сосредоточенности.
– Минуточку…
И он бросился в лес. Ральф поднялся и затрусил направо.
Там плавный берег резко перебивала новая тема в пейзаже, где господствовала угловатость; большая площадка из розового гранита напролом врубалась в террасу и лес, образуя как бы подмостки высотой в четыре фута. Сверху площадку припорошило землей, и она поросла жесткой травой и молоденькими пальмами. Пальмам не хватало земли, чтобы как следует вытянуться, и, достигнув футов двадцати роста, они валились и сохли, крест-накрест перекрывая площадку стволами, на которых очень удобно было сидеть. Пока не рухнувшие пальмы распластали зеленую кровлю, с исподу всю в мечущемся плетеве отраженных водяных бликов. Ральф подтянулся и влез на площадку, в прохладу и сумрак, сощурил один глаз и решил, что тени у него на плече в самом деле зеленые. Он прошел к краю площадки над морем и заглянул в воду. Она была ясная до самого дна и вся расцвела тропическими водорослями и кораллами. Сверкающим выводком туда-сюда носились рыбешки. У Ральфа вырвалось вслух на басовых струнах восторга:
– Потряса-а-а!
За площадкой открылось еще новое чудо. Какие-то силы творенья – тайфун ли то был или отбушевавшая уже у него на глазах буря – отгородили часть лагуны песчаной косой, так что получилась глубокая длинная заводь, запертая с дальнего конца отвесной стеной розового гранита. Ральф, уже наученный опытом, не решался по внешнему виду судить о глубине бухты и готовился к разочарованью. Но остров не обманул, и немыслимая бухта, которую, конечно, мог накрыть только самый высокий прилив, была с одной стороны до того глубокая, что даже темно-зеленая. Ральф тщательно обследовал ярдов тридцать и только потом нырнул. Вода оказалась теплее тела, он плавал как будто в огромной ванне.