С судорогой последняя искра жизни вылетела из волчьего тела и Агат, сев на корточки, с уважительным любопытством рассматривал мощные челюсти зверя, чей рост в холке в полтора раза превышал его собственный. Остальные мальчишки тоже подошли поближе; они обменивались впечатлениями — сначала шепотом, а затем все громче и громче, пока дело не дошло до громких возгласов:
— Какой большой!
— Да-а-а-а!
— Посмотри, какие длинные клыки! Как моя ладонь!
— Да у тебя ладонь как у девчонки, чего ж тут удивляться?
— Ха-ха-ха-ха-ха!
— А я думал, волки больше. Издалека кажется, что они ростом с большого воина.
— Да разве это большой?… В Долине, когда гостил у дяди, я видел волка в два раза больше этого!
— Что ты врешь?
— Ну, может не в два раза… Но на голову выше — точно!
— В Долине вообще волки не водятся. Их оттуда саблезубые выгнали.
— Это кто тебе сказал?
— Зихий, скажи, что саблезубые выгнали волков из долины…!
Все мальчишки, не считая Агата, который продолжал осматривать мертвого хищника, повернулись к старику. Тот неторопливо, размеренно положил лук на каменные плиты, снял с плеча шкуру свирепого горного головогрыза, убийством которого мог похвастать редкий охотник, расстелил ее на холодном полу, сел, стряхнул с кожаного нагрудника пыль, пригладил изящной потемневшей ладонью длинную бороду и только тогда ответил:
— Да, саблезубые изгнали из долины и волков, и белых рысей, и диких урунгов, что живут в верхушках деревьев… Саблезубые — единственные, кто поедает и своих собратьев, хищников.
Вопль торжествующего восторга пронесся под сводами разрушенного дворца, разбудив нескольких особо чутких летучих мышей: несколько темных трепещущих силуэтов проскользили над кострами исчезли в чернеющем проходе, по которому за своей смертью пришел сюда волк.
— Ага, слышал? «Я в Долине видел…»! Трепло ты, Витот!
— Кто трепло?
— Да ты!
Намерения Витота, засучившего рукава и присевшего в готовности прыгнуть на обидчика, были яснее ясного — сейчас начнется драка. Но властный окрик Зихия заставил напыжившихся, словно разгневанные воробьи, мальчишек отступить друг от друга и ограничиться по отношению друг к другу гневными взглядами. Детское внимание снова обратилось на тело зверя, и вспыхнувшая ссора была быстро предана забвению.
— Слушайте, а давайте каждый возьмем от волка себе что-нибудь на память! Чур, я отрезаю себе хвост!
— Точно! А я себе возьму нижний клык, вон тот, нижний!
— А я правое ухо!
— Ты смотри, какой хитрый! Я тоже хочу ухо отрезать!
— Ну, возьми левое.
— Ага, сейчас! У него левое короткое!
— А я при чем? Ты же не успел, сам виноват!
На лезвиях ножей, выхваченных из чехлов, засверкали блики от костра, дети окружили волка с азартными выкриками «Не мешай!», «Отойди!», «На когти даже не заглядывайся — они мои!». В этот момент Агат, все это время сидевший у волчьей морды и не обращавший внимания на разговоры товарищей, вскочил на ноги и крикнул по-детски звонким голосом:
— Назад!
Шумная возня прекратилась, голоса охотников за трофеями пресеклись — все с недоумением уставились на мальчика, положившего руку на неподвижную серую голову хищника, будто лаская охотничью собаку, старого и верного друга и помощника. Зеленые глаза сверкали холодной яростью, губы упрямо сжаты, на лице появилась серьезность, удивительная для ребенка его лет. Обведя взглядом притихших мальчишек, Агат проговорил отчетливо и твердо:
— Никто не отрежет от волка ни кусочка! Это не ваша добыча, вы его не убивали! Вы кто такие, чтобы позорить зверя? Если никто из вас не померился с ним силой и духом, то почему вы считаете, что можете распоряжаться его телом? Это не туша умершей от старости и голода свиньи, которая всю жизнь прожила в деревенском загоне и забыла, что такое борьба за жизнь. Это тело благородного существа, умершего достойной смертью. Смертью в бою! Его дух не заслужил оскорбления! Слышишь, Идус? Пусть волк не может ответить тебе на оскорбление, я могу сделать это за него!
Когда голос Агата смолк, в зале слышалось только потрескивание дров в костре и звон каплей тающего где-то в темноте руин снега. Мальчики пристыжено опустили глаза, кое-кто начал засовывать ножи за пояс, один из них, с редкими светлыми волосами и хищным взглядом, покраснел и обиженно посмотрел на оратора. Ветер снаружи завыл особенно отчаянно, в обжитое пространство проникли заунывный звук и колючий морозный воздух, от движения которого языки пламени заплясали веселей.
— Зихий убил волка, и что делать с его телом, решать ему! Когда вырастем, будем сами охотиться на волков, рысей, на саблезубых, тогда и будем делать с ними, что захотим.
Притихшая кучка пристыженных мальчиков при упоминании о будущих охотах, полных опасностей и подвигов, трофеев и славы, оживилась.
— Точно!
— Сами будем охотиться!
— Тогда будет у нас сколько хочешь добычи!
— Даже саблезубые от нас не спасутся!
Восторги по поводу дележа еще не убитых зверей прервал Зихий. Сидевший до того безмолвно и внимательно за всем наблюдавший старик неожиданно рассмеялся резким голосом и хлопнул себя по колену. Затем он встал, подошел к Агату, подхватил его под руки и поднял над головой, чтобы лучше рассмотреть лицо мальчика. Некоторое время он с улыбкой смотрел Агату в глаза, потом снова рассмеялся звучным, совсем не старческим, смехом и проговорил:
— Мальчик мой! Сейчас я увидел в тебе твоего деда, великого Лейруса. Дух его говорил сейчас с нами! И если он всегда будет с тобой, то тебя ждет победа, а нас — возрождение из развалин! И вы, кто стоит сейчас здесь, в месте, где когда-то сияла слава нашего народа, возродите силу и само имя Людей!
Ветер истощил свои силы погоне за призраками по пустынной равнине и внезапно стих. Зихий опустил мальчика на пол и погладил его по голове. Стоявший прямо за стариком Витот с почтительным любопытством спросил:
— Зихий, почему ты никогда не рассказываешь нам о Лейрусе? Ты часто говоришь о нем, но все, что мы знаем, это то, что он был великим вождем и Агат его внук.