Он чересчур хорошо помнит, что он совершил и чем стал, вот в чем несчастье, вот почему он так стремится это похоронить.
Боль, отчаяние. Я думаю: вот с чем мне не под силу справиться. Но что за боль? Что за отчаяние?
Он тоже встал. На фоне зияющего прямоугольника света и листвы, который словно бы высасывает всю комнату наружу, его силуэт куда темнее других силуэтов за окном — стволов, обрамленных белым пламенем.
Не этого я хотел. Нет, совсем не этого.
Эмар говорит:
Невольно понижая голос, Си-Азалла повторяет:
— Мне очень жаль, что приходится это говорить, но вам бы следовало поостеречься.
Отрастающие кустики его бородки подрагивают. На лице — улыбка, явно предназначенная для того, чтобы смягчить серьезность сказанного. Сегодня у Маджара я обнаружил только его. Лабана нет — точнее, еще нет. Но ночь только на подходе. Он говорит:
— В высших сферах вас начинают принимать всерьез. Вы пробуждаете интерес.
Нервный тик ни на минуту не оставляет его в покое. Он в возбуждении теребит ермолку, сдвинутую на затылок, делает еще какие-то суетливые движения.
Лицо Маджара не выражает особой обеспокоенности.
Марта спрашивает:
— Как это?
— Времена, похоже, изменились, — отвечает Си-Азалла.
Марта говорит:
— Это правда?
Она спрашивает это у Маджара, но тот лишь пожимает плечами.
Си-Азалла:
— Вокруг вас — одни лишь друзья.
Маджар ворчит:
— Это было бы слишком здорово.
Потом удивляется:
— Чего они хотят? Эта страна досталась им в наследство — так, что ли?
Посмеиваясь, он смотрит на меня. Я говорю:
— На вторник я вызван в префектуру.
Я улыбаюсь.
— Наконец-то увижу своего друга Камаля Ваэда. Подумать только, ведь столько месяцев не встречались!
Он говорит:
— Так это уже через три дня. Вы об этом не говорили.
— Эка важность.
Си-Азалла поднимается.
— Прошу вас меня извинить, но вы напрасно так к этому относитесь.
Он почти мрачен. Но долго таким оставаться не может — темперамент не позволяет. Он любезно раскланивается с Мартой. С притворно сокрушенным видом, который подходит ему как нельзя лучше, переступает порог.
Маджар на прощанье машет ему рукой, не пытаясь задержать.
Похоже, он питает большое уважение к этому хитрецу, видит в нем надежного друга. Как он воспринял его предостережения? И Си-Азалла нас предупреждает? Не очень-то это на него похоже. Обычно из него слова не вытянешь. Зато можно быть уверенным, что его сведения почерпнуты из надежного источника.
Но что делать с его предостережением, какой бы ценностью оно ни обладало? Он ведь и сам толком ничего не понял.
Маджар говорит:
— Теперь перед вами встанет проблема.
— Передо мной? — переспрашиваю я. — Не понимаю.
— Вас вызывают в префектуру. Неужели не понимаете?
— Нет. Честное слово.
— Все это может скверно для вас обернуться. Могут возникнуть неприятности.
После сцены с Си-Азаллой я наконец понимаю.
— За меня не беспокойтесь, — говорю я.
— Они не станут церемониться.
— Я бы с удовольствием прекратил этот разговор.
— И все-таки.
— Что?
Он говорит:
— Мы со своей стороны будем продолжать.
Я смотрю на него.
— Еще бы! Не хватало еще, чтобы из-за такой ерунды вы все бросили!
— Мы снова уезжаем через четыре дня. Вот что я хотел вам сказать.
— Что ж, прекрасно! Я с вами.
Он поразмыслил, пожевал губами.
— Они постараются к вам придраться.
Возможно, он считает, что мое время слишком затянулось и теперь оно прошло.
— Если только не вы сами этого хотите, не сами меня прогоняете — тут уж мне сказать нечего, — я не откажусь от этого за все золото мира.
Он заключает:
— Хорошо, не будем больше об этом говорить.
И мы больше об этом не говорим, говорим о другом.
Но спустя какое-то время я спрашиваю, не в силах удержаться:
— А куда мы поедем на этот раз?
— Туда же.
— Ага.
Марта говорит:
Он тоже быстро вскочил на ноги. Мы были готовы к тому, что он уйдет. Но он стоял как вкопанный, еще минуту или две не делая ни малейшего поползновения к уходу. Нашего удивления он не замечал. Он ничего не видел.