Выбрать главу

— Ты выговорился всласть, теперь уходи.

Стоя у окна, словно укрываясь в отбрасываемой им же самим тени, он не обернулся, не указал мне на дверь.

Я говорю:

— Делай, что тебе угодно. Я не боюсь!

И тотчас покидаю кабинет.

Снаружи озорует легкий бриз. Вечер не за горами: по бульвару прогуливается уже немало народу, правда еще стараясь держаться в тени. Какое-то время я иду широким шагом. Кажется, будто в сердце у меня торчит длинная игла. Милосердие. Так вот откуда все идет? Камаль Ваэд, Камаль Ваэд, правда ли это? Милосердие, которое ты беспрестанно попираешь, но в тогу которого тем не менее рядишься, обернув себя ею, как второй кожей, источающей пламень и яд? Ответь. Что до меня, то я — Господь свидетель — желал тебе только добра. Да и доктор Бершиг только добра желал славному и умному юноше из его города, помогая ему, то бишь тебе, оплачивая твою учебу из своего кармана. Он сделал это и забыл. Забыл и ты.

Я поднялся к доктору Бершигу в тот день, после нашего спора («Эта война не закончена; более того, она только началась», — это было в среду, помнишь?), и, представь себе, я все понял. Понял и ужаснулся. Нанося удар по Маджару, ты метил в доктора. До меня долго доходило, согласен. Потому что это было слишком очевидно? Или слишком чудовищно? Или же слишком блестяще? Судить не берусь. Должно быть, тебя проинформировали о предложениях, сделанных ему доктором Бершигом. Таким образом ты получил на руки все козыри и вдобавок оправдание своим действиям! Это открытие ошеломило меня и, признаюсь, привело в восхищение. Блестяще с твоей стороны!

Беспорядочно бурлящей толпе, может, и известно, куда я иду. Мне — нет. Я думаю: ограничится ли он одним этим ударом? Вместе с ответом приходит неколебимое убеждение: нет, у этого демона он лишь первый в грядущей цепи. Особенно если это к тому же должно способствовать другим его планам. Когда же следующий? Кто станет его жертвой? Бей, демон, круши!

Я иду, влекомый течением своих мыслей. Внезапно появляется чувство, что за мной уже некоторое время наблюдают, шпионят посреди толпы, Это больше чем догадка: ощущение неприкрытого нападения; только что, когда я огибал Фонтан со львами, оно почти материализовалось. Потом все исчезло, и я перестал из-за этого тревожиться. Но вот все возобновляется. Быть может, у меня вдруг появилась мания преследования? Только этого и не хватало.

Доктору Бершигу я не обмолвился ни словом о своих предположениях — или подозрениях, можно назвать их как угодно; я имею в виду, относительно того, что я считаю планами Камаля Ваэда. Странно, не правда ли? Из опасения, что он рассмеется мне в лицо? Возможно; а может быть, из-за собственных сомнений. Ведь это, надо признать, не лезет ни в какие ворота.

Опять это ощущение буравящего тебя взгляда. Но на этот раз я быстро оборачиваюсь… И не обнаруживаю ничего подозрительного. Тем не менее внимательнее наблюдаю за водоворотом толпы, в свою очередь украдкой вглядываюсь в лица встречных. Я пытаюсь застигнуть — кого? что? Известное или неизвестное? Глупость какая-то. Все это, добавившись к прочему, окончательно погружает меня в нервозность, в озлобленность, в тоску.

Я решаю отключиться от всех внешних раздражителей, равно как и от собственных измышлений, посредством которых мой перевозбужденный мозг пытается… И тут я, кажется, замечаю, что в глубине площади, между прохожими, стараясь не привлечь моего внимания, но и не особенно прячась, проскальзывает фигура человека… Но она уже растворилась в густой толпе, оставив после себя лишь неуловимое впечатление, витающее в безмятежных сумерках.

Я ускоряю шаг, сворачивая в ту сторону, куда, как мне кажется, он нырнул, полный решимости схватить его за шиворот. Прохожу от силы несколько метров, и чей-то взгляд снова падает на меня — горящий, циничный, анонимный. И я по-прежнему не могу определить, откуда он, от кого. Но пусть меня повесят, если этот взгляд не принадлежит человеку, которого я уже встречал, и не один раз, человеку, с которым мне частенько приходилось иметь дело. И я наконец догадываюсь.

Лабан.

Я думаю: это не может быть никто иной. Лабан, ускользнувший от пуль и тюрьмы, которые настигли его товарищей. Лабан, который, не пожелав заговорить со мной, нашел тем не менее способ недвусмысленно заявить мне о себе. Почему он не пришел ко мне? Не доверяет? Нет-нет, этого не может быть. Тогда почему же? Разве что… Но в таком случае что может означать его присутствие в городе? Что это за собой повлечет?