Он ожидал от меня поддержки, но что я мог сказать успокаивающего, если мне тоже было не по себе, — и я медлил с ответом.
Наступила опять тяжелая пауза, разговор у нас никак не получался. Мне казалось, Юлий тоже угнетен погодой, но не хочет признаться в этом ни нам, ни себе. И тут же я получил подтверждение своей догадки.
Лена насторожилась первая, а за ней стали вслушиваться и мы с Юлием: со стороны моря, с неподвижной окаменевшей воды, приближался тихий, но очень устойчивый шум, что-то вроде шелеста леса или журчания маленького водопада. Я почти сразу опознал этот звук — шум одиночной волны, бегущей по тихой воде. Но для них это было в новинку, и, когда они увидели невысокий искрящийся вал, скользящий к нам по зеркальной плоскости, не нарушая ее неподвижности, оба одинаково напряженно следили за ним глазами, и лица обоих выглядели одинаково встревоженными.
Да, Юлий был взвинчен не меньше Лены, и я гадал, было ли это полностью ее внушением. Она-то была наэлектризована сверх всякой меры, и взгляд ее действовал мне на нервы — сосредоточенный, будто плавающий, с неприятным и привораживающим блеском — подчиняющий взгляд гипнотизера.
Вал докатился до берега, расплескался у наших ног и убежал назад в море слабой отраженной волной. Твердость и незыблемость водяного кристалла восстановились.
Лена пребывала в оцепенении, и я счел моим профессиональным долгом попытаться ее успокоить:
— То, что сейчас наблюдала почтеннейшая публика, есть безобиднейшее явление природы. Километров за двадцать отсюда обрушились в море давно уже подмытые скалы, и волна принесла нам весть об этом событии… Юлий, вы можете включить это в сценарий… какие будут вопросы?
Отклика не последовало. Юлий неотрывно смотрел на морской горизонт, словно ему там пригрезился прекрасный мираж, а Лена продолжала сидеть, и взгляд ее скользил по мне, не замечая меня. Вокруг нее струйки горячего воздуха рисовали ускользающие текучие линии, и, напрягая зрение, я их заставлял проясняться. Изогнутые стволы, лиловые, полупрозрачные, росли из песка, ветвились, переплетались и, уходя вверх, растворялись над нами в воздухе. Струйчатые стволы медлительно выгибались, как водоросли от подводных течений. Их становилось все больше, и призрачные красновато-лиловые заросли окружали нас все теснее.
Сколько так прошло времени — не представляю, может быть, всего лишь секунды, но они были очень долгими, эти секунды. И путь от берега — когда Лена, произнеся что-то беззвучным движением губ, осторожно встала, и мы, будто повинуясь приказу, пошли вслед за ней, — путь к дороге по насыщенной жаром степи, по мягкой сухой земле, поглощающей шорох шагов, тоже был бесконечным.
У Юлия в сумке нашелся термос с чем-то холодным — не то квас, не то морс. Мы пили его по очереди, стоя на пыльной дороге, и тающий на губах холод кисловатого питья возвращал спасительное ощущение материальности и надежности окружающего мира.
— По-моему, мы присутствовали на сеансе гипноза, — в привычно веселом голосе Юлия звучала едва уловимая нотка досады или даже злости, — сознайся, Елена, ты готовишься выступать с этим в цирке?
— Не знаю, ничего я не знаю, — она вынудила себя улыбнуться, — мне там было нехорошо.
Мы шли по дороге, стараясь не ворошить бархатный покров пыли, но все равно каждым шагом взбивалось густое, медленно оседающее красноватое облачко.
Солнце ушло за далекий мыс, и в воздухе сразу стало прохладно и сумеречно. Лена взяла нас под руки, и я чувствовал, как она время от времени зябко ежилась.
— Я всегда боялась моря, особенно в такую погоду. В нем есть страшная сила… мне трудно объяснить это… не просто сила, а что-то думающее, наблюдающее, словно тысяча глаз на меня смотрит… беспощадное, как машина, бесчувственное… когда ветер и волны, оно в глубине, а в тишь — у самого берега или даже на берегу… любопытное, умное, смотрит, слушает отовсюду, может, и мысли подслушивает…
— Национальная болезнь: мания преследования, — подал голос Юлий, — один раз пойми это, и твои страхи исчезнут. А так свихнуться можно! Ты и на нас нагнала сегодня чего-то такого…
— Я была долго уверена, что это только мое, что никто больше не чувствует этого… и очень удивилась, когда прочитала сказку про морского царя. Будто бы раз в год царь морской приказывает замереть своему подводному царству. И ветер тогда стихает, и море успокаивается — ни песчинка на дне, ни травинка не шелохнутся. Если хоть что-нибудь пошевелится — беда, будет такая буря, что никто цел не останется. А если все неподвижно, морской царь выезжает на колеснице и вдоль берега едет, едет, свое царство в тишине осматривает…