– Не обращайте на них внимания, – во весь голос крикнула женщина, перекрывая шум. – Они же как малые дети, хотят, чтобы их поскорей обрядили, – и помереть.
Жестокие, недобрые слова.
И тут они услышали голос Томаса. Он сидел боком на кровати, горько рыдая, сложив руки, как на молитве, Керувим лежал на постели, невидяще глядя перед собой. Томас не поднял на них набухших от слез глаз, не обернулся, чтобы поздороваться с ними.
– Он ничего не сделал, Рафа. Я думал, он здесь исцелит ее, но он совсем ничего не сделал. Все это ложь; нет у него никакой власти, никакой доброты. Я звал изо всех сил Риатаму, но он глух, как эта статуя… Или глух, или ему нет никакого дела, что она умирает. – Он обернулся, его глаза были полны слез. – Мама – это все, что у меня было, а теперь у меня отобрали и ее.
Рафа бросил взгляд на коричневый горшочек с солью, стоявший на столике. Рядом лежал кусок черствого смоченного водой хлеба и несколько горьких травинок. Томас заметил, куда он смотрит.
– Это когда она помрет. Тогда я обмакну хлеб в соль и съем его с этими травами. Ее грехи перейдут на меня, и она покинет этот мир чистой, и в мире мертвых ее не будут мучить в аду, поджаривать за то, что она когда-нибудь сделала что-то неправильно. – Томас плакал. – Я поступал так же и раньше, с другими умершими, сотни раз, разделял трапезу с мертвыми. Так что это самое малое, что я могу сделать для моей матери. Еще хоть тысячу грехов возьму на себя – какая разница? Все равно, когда я помру, быть мне в аду на веки вечные.
– Этого вообще не надо делать, Томас. Ибо сказано: души правоверных отправляются сразу же к Риатаме. А то, о чем ты рассказал, – просто суеверие, обычай, придуманный людьми. Не морочь себе голову всей этой глупой магией. Ведь все, что ты видел, должно было бы убедить тебя, – сказал Рафа.
– Почему ты не молишься за нее, Рафа? Ты молишься за всех, только не за нее… почему? – рыдал Томас.
В помещении воцарилась неприветливая тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием его матери. Она протянула руки к лицу сына. Ее глаза оставались закрытыми, ее дыхание похоже было на всхрапы тонущего, как будто она надеялась поймать руку, которая спасет ее.
– Сделай же что-нибудь, Рафа… Аврам, помоги ему… Помоги мне. Ведь это моя мама, ей нужна твоя помощь. Куда же подевалась твоя вера?! – молил Томас.
Аврам не ответил. Он снял со спины длинный черный футляр, отщелкнул застежку и поставил его позади себя у стены.
– Я буду молиться за нее, Томас. Но эта болезнь ведет к смерти. И это никак не может быть Его волей, – мягко проговорил Рафа.
– Значит, исцелить глухого мальчишку или убийцу – это ты можешь, но моя мама совсем другое дело, так? Она не заслужила? Или здесь недостаточно зрителей, чтобы показывать перед ними твою магию? – говорил Томас с горечью.
Рафа промолчал. Он склонился над постелью и положил свою руку на лоб женщины. Лоб был неожиданно холодным, просто ледяным для тела, так явственно терзаемого лихорадкой. Когда Рафа коснулся ее кожи, что-то гадкое пронизало всю его руку. Он отдернул ладонь от ее липкой плоти.
Мать Томаса вдруг тяжело задышала, закашляла каким-то лающим кашлем, пытаясь вдохнуть затхлый воздух. Она умирала. Крепко вцепившись в руку Томаса, она вонзила пальцы в нее и стала ее выкручивать. Ее голова поднялась от подушки, веки открылись, обнажив белки глаз, устремленных в никуда из глубоких бездонных впадин.
– Она умирает! – с рыданием воскликнул Томас. – Неужели ты не можешь помочь ей, ради меня? Я думал, мы друзья…
Рафа, ничего не ответив, посмотрел на Аврама. Тот покачал головой и, встревоженный, повернулся к двери: там происходило что-то странное.
Умирающая между тем все ближе и ближе притягивала к себе голову Томаса, словно хотела последним поцелуем вознаградить сына за его неверность. Он тоже потянулся к ней, стараясь поддержать руками ее голову, как бы баюкая ту, которая так любила его когда-то. Она открыла рот, словно собиралась сказать ему свое последнее слово. Морщины, свидетели ее тяжелой жизни, стали расправляться, чем ближе подступала к ней смерть. В последний раз она улыбнулась любящей, нежной улыбкой.
Дальнейшее произошло в какую-то долю секунды: с яростью львицы она вонзила свои зубы в его шею, это были длинные, золотые зубы, глубоко врезавшиеся в его мягкую плоть. Она старалась добраться до артерии и исцарапала все его лицо длинными острыми ногтями. Ее только что слепые глаза загорелись, стали кошачье-зелеными, а широко разинутый рот обхватил зубами всю шею Томаса; она швырнула его на пол с невероятной силой.
– Глэшан! – крикнул Аврам, выхватил длинный узкий меч из футляра и бросился на мать Томаса, нанеся ей удар в спину. Клинок просвистел в воздухе, оставив за собой огненный дымный след. Он вонзился в глэшана, пропорол его спину, оттуда вырвался сноп огня.
Дверь лечебницы распахнулась, в нее ворвались три глэшана и бегом ринулись к ним. Томас с усилием поднялся на ноги, из раны на его шее хлестала кровь.
– Так это была не она! Тот воришка обманул меня, а я ему поверил! – вскричал Томас, отпихивая полудохлого глэшана, старавшегося ухватить его за ногу.
– Мы оказались в ловушке! – Крикнула Кейт Авраму, следившему за входом.
– Что ж, будем бороться за свою жизнь, – громовым голосом возгласил Аврам, уже окруженный глэшанами. – Кейт, кристалл Абарис с тобой?
Она окинула взглядом палату, надеясь увидеть сумку из козьей шкуры, и поняла, что, бросившись на поиски Томаса, второпях оставила ее в том доме.
– Она у Малбери… я забыла ее…
– Значит, мы должны сражаться тем, что у нас есть, и пробиться к церкви. – Он вонзил острие меча в холодный каменный пол. Меч легко вошел в камень. – Итак, с этим мечом де Майенса, мечом варригала, с двумя Керувимами и сердцами, исполненными веры, да начнется великое сражение! – вскричал он, поднял меч и завертел его над своей головой. – Все станьте под меч, мы будем сражаться вплотную друг к другу; что бы вы ни делали, держитесь возле меня. Что бы ни почувствовали, помните о Риатаме. А теперь вперед. Будем пробиваться к двери.
Аврам издал долгий-долгий крик на языке, которого никто не понял. Заглушая стоны умирающих, этот крик напоминал пронзительный вопль огромной парящей над землею птицы или зов левиафана, поднимающегося из глубин. Они бросились на стену глэшанов, которые преграждали им путь к свободе. Аврам неутомимо вертел мечом, поражая глэшанов одного за другим. Глэшаны, в свою очередь, атаковали их своими длинными заостренными пиками. Один шагнул вперед, прямо на меч, явно не опасаясь смерти, несмотря на то, что сталь уже несколько раз пронзила его тело. Другой кинулся с длинным ножом, сверкнувшим перед самым лицом Томаса, так что у него перехватило дыхание.
Глэшаны один за другим падали под ударами меча Аврама, и четверо смельчаков постепенно пробивались к выходу. Временами бой становился просто неистовым, Кейт боялась, что вот-вот упадет, пронзенная насквозь. От свиста волшебного меча де Майенса, спасительно вращавшегося над ее головой, и воплей врагов, чьи тела разваливались пополам под его ударами, она дрожала как в ознобе.
Охраняемые мечом де Майенса, трое друзей добрались до порога.
– Бегите прямо в храм, под защиту алтаря, там никакая опасность вам не грозит. Я приду следом за вами, – сказал Аврам.
Но тут глэшаны неожиданно, один за другим, стали подниматься из тел больных и умирающих и толпой устремились к нему.
– Откуда они появляются? – крикнул Рафа, споткнувшись о порог и упав навзничь.
– Они используют момент смерти для того, чтобы войти сюда. А теперь бегите быстрее, вы должны успеть добраться до алтаря.
И они побежали, как могли, быстро: Томас – зажимая рану на шее, а Рафа – плотно прикрывая плечо с выжженным клеймом, горевшим сейчас все мучительнее – по его лицу было видно, как невыносима испытываемая им боль. Кейт подталкивала их, понукая бежать быстрее. Шум битвы позади них становился все громче и ожесточеннее, вопли глэшанов разносились в холодном ночном воздухе.