— Ну, как вам понравился наш гость? — спросил барон, коснувшись ее руки.
София вздрогнула и обернулась.
— Вы же знаете, что я довольна в нашем уединении. Разве я когда-нибудь требовала иных развлечений, кроме тех, что доставляет нам сад и игра в шахматы? А вы привели в наш дом этого ярмарочного паяца! Подумайте, среди какого сброда он шатался, в обществе каких негодяев провел последние три дня!
Барон удивленно взглянул на жену. Он не ожидал от нее подобной вспышки и даже не подозревал, что ее сословная гордость может быть так сильна.
— Я думал позабавить вас представлением, дорогая, — сказал он извиняющимся тоном и добавил: — Если хотите, мы можем тотчас его отослать. Я дам ему немного денег и велю отправляться на все четыре стороны. Коль скоро он вас раздражает…
Но София возразила неожиданно горячо:
— Нет, нет, так не годится! Раз человека пригласили в дом, нельзя так просто взять его и прогнать… У бедняги тоже есть самолюбие, как у всякого артиста.
Пусть уж остается.
— Тогда отошлем его сразу по окончании представления.
На этот раз София ничего не ответила. Они шли по дорожке, пересекавшей красивый газон в английской части парка. С наступлением сумерек поднялся туман, который делался все гуще, клочьями повисая на сучьях деревьев, белой пеленой накрыл газон и окутал Софию: молодая женщина начала зябнуть и плотнее запахнула свою кашемировую шаль. Барон обнял жену за плечи, как бы желая защитить от вечерней прохлады, но это усилило его хромоту, и София в первый раз с неприятной отчетливостью осознала, что супруг ее — калека. На главной аллее парка ожидал слуга, сообщивший, что Кюнель готов начать представление.
В отведенной для импровизированного спектакля комнате актер приветствовал своих покровителей глубоким поклоном и подвел к поставленным для них креслам.
На столе горело множество свечей, свет которых, с помощью расположенного позади отражателя, собирался в мощный пучок. Поперек комнаты, перед источником света, было натянуто полотно, делившее на две части завешенную ковром стену.
Усадив барона и его супругу спиной к полотну и свечам, Антон Кюнель еще раз поклонился — сначала Софии, затем имперскому судье. «Вот моя сцена», — пояснил он, указывая на освещенную часть стены, после чего нырнул под натянутую ткань — и представление началось.
— Сотворение мира! — провозгласил артист. Нечто чудовищное и лишенное формы вознеслось через край тени к свету, точно дымная оболочка, скрывающая какую-то фигуру, некоторое время оно двигалось в освещенном пространстве, потом остановилось и начало вращаться вокруг своей оси. Затем над сценой простерлась гигантская рука и сделала повелительный жест.
Тотчас земля под ногами фигуры ожила: казалось, отдельные комья сбиваются вместе, растут, громоздятся выше и выше и, раскрываясь, выпускают из своих недр всевозможных животных. Все больше живых творений являла свету плодородная тень, пока внезапно фигура не исчезла, и сцена вновь была пуста.
— Что ж, весьма изрядно! — похвалил барон и взглянул на лицо своей молодой супруги, желая узнать, какое впечатление произвело на нее искусство бродячего актера. Но София казалась совершенно безучастной и смотрела прямо перед собой.
Между тем Антон Кюнель объявил следующую картину: «Адам и Ева». Это была история сотворения первого человека, жизни в раю, грехопадения и изгнания, представленная с помощью двух искусных рук, причем декорациями служили только силуэты нескольких деревьев и животных, наспех вырезанные Кюнелем из бумаги.
Теневые образы были предельно просты и в то же время отражали самую суть; казалось, руки молодого человека действительно способны творить чудеса, и чем дольше барон смотрел на их игру, тем больше дивился умению актера. Однако София, в противоположность супругу, который не мог сдержать восхищенной похвалы, сидела, сохраняя безучастную неподвижность, и продолжала смотреть на стену, словно в ожидании следующей картины.
Антон Кюнель представил еще потоп и Ноев ковчег, сцены из жизни Иакова и его братьев, потом Даниила во львином рву и, наконец, перешел к изображению собственно истории. Зрители увидели борьбу между Ромулом и Ремом, Нуму Помпилия и нимфу Эгерию, убийство Цезаря Брутом; из греческой мифологии явилось прощание Гектора с Андромахой, затем Персей, спасающий Андромеду, а также странствия в поисках золотого руна и умерщвление детей Медеи.