— Мне было одиннадцать, когда я его получил. — Он провёл пальцем по морщинистому шраму. — Наказание за воровство.
Мартиса ахнула.
— Вы были совсем ребёнком!
— Я был вором, и хорошим. Большинство дней. Но голод ослабляет, замедляет. Я был недостаточно быстр, и меня поймали.
Он протянул ей вино и потянулся за яйцом. Мартиса с болью в груди наблюдала, как явственнее проступают морщинки вокруг его губ.
— Что вы украли?
Наверняка что-нибудь ценное. Кошелёк богача, зеркало тщеславной женщины, украшенное драгоценными камнями, кусок бесценного шелка из лавки неповоротливого торговца.
— Апельсин.
Бурдюк выпал из её дрожащих пальцев. Винная лента подобно струйке крови потекла по траве. Шилхара схватил бурдюк и заткнул его пробкой, прежде чем пролилось бы ещё больше жидкости.
— Смотри, что творишь, девчонка! Мне это вино не задаром досталось.
В его окрике больше не слышалось привычной резкости. Ошеломлённая его словами, Мартиса вытаращила глаза.
— Кто-то душил вас из-за апельсина?
Ей стало дурно. Столь безжалостное возмездие по отношению к ребёнку, который просто хотел есть. Обстоятельства её собственного детства бледнели в сравнении с этим. Её продали, но хозяин обошёлся с ней достаточно честно. Будучи рабыней, она испытывала острое, как бритва, презрение, но никогда — голод. У неё скрутило живот.
Шилхара оторвал кусок хлеба от буханки, которую развернула Мартиса, и откусил. Он прожевал кусок, не отрывая взгляда от её лица. Прежде чем заговорить, запил еду ещё одним глотком вина:
— Прибереги свою жалость для более достойной жертвы. Я выжил, потому что мой дар гораздо более сговорчивый, чем твой. Он проявился, когда меня душил палач, и я обмочился перед толпой матросов, шлюх и одного или двух священников Конклава, — последнее он произнёс с испепеляющим презрением.
— Что именно произошло?
Он пожал плечами.
— Я почти ничего не помню, кроме того, как отчаянно боролся за каждым вздох. Внезапно мне показалось, что кто-то поднёс факел к моей крови. Только этим факелом был я сам. После уже ничего не помнил, пока не очнулся в доме священника Конклава. Похоже, мой дар создал столб священного огня. Я ушёл живым и невредимым, если не считать этого красивого ожерелья и голоса, который всё же поёт лучше твоего. Но палач сгорел, вместе с частью причала.
У Мартисы отвисла челюсть.
— Крылатый Берсен, неудивительно, что Конклав вас боится. Такой дар, взращённый годами обучения и практики, непостижим.
— Так вот почему ты здесь?
Она моргнула.
— Что?
Губы Шилхары снова скривились, но на этот раз усмешка была связана не с ненавистным апельсином.
— Так вот почему ты здесь? — повторил он вопрос. — В Нейте? Конклав боится меня?
Ветер подхватил пряди его высыхающих волос, хлестнул ими по лицу. Несколько прядей взметнулись к ней, лаская щеку.
Мартиса напряглась, а потом взяла яйцо, разбила и очистила скорлупу. Она заглянула в пристально взирающие на неё полуночные глаза, сдерживая дрожь пред проницательным взглядом, взывающим открыть все свои секреты.
— Я здесь, потому что вы попросили об ученике, господин.
Он фыркнул.
— О, да. И вечно услужливый Конклав прислал мне нерадивого послушника.
Мартиса ощетинилась от его насмешки. Если бы не она, он бы до сих пор куковал в своей библиотеке, разбирая стопки непонятных томов в бесполезной попытке разыскать свой драгоценный ритуал. Она впилась в яйцо с такой силой, что у неё щёлкнули зубы.
Кривая усмешка смягчила насмешливый взгляд. Губы дрогнули.
— Выскажись, Мартиса. Я не хочу постоянно оглядываться до самого конца путешествия, потому что ты достаточно зла, чтобы всадить мне нож между лопаток.
Больше не заботясь о том, что он сочтёт её нахалкой, Мартиса выхватила у Шилхары из рук бурдюк, откупорила и выпила. Сладкое и крепкое вино придало ей ещё больше уверенности, чтобы выплеснуть своё разочарование.
— Вы просили послушника, который мог бы творить мелкие чары и переводить с древних языков. — Она ткнула в него недоеденным яйцом. — Чары выше моих способностей, но не ваших. На самом деле, я не нужна вам как маг. А что касается древних текстов? Я лучше, чем большинство первосвященников, умею расшифровывать. И это не пустое бахвальство.
Она сердито взирала на него. Пусть только посмеет снова насмехаться над ней.
— Не пустое бахвальство, — повторил он. Его чёрные глаза оценивающе заблестели. — Тогда докажи. Помоги мне найти те страницы. Переведи и дай средство уничтожить Скверну.
— А зачем, по-вашему, я здесь, господин?
Она задумалась, как он отреагирует, если она швырнёт в него яйцом.
Шилхара изогнул бровь.
— Не оскорбляй меня. Что бы ни заставило тебя добровольно отправиться в логово пожирателя душ, оно не имеет ничего общего с необходимостью доказывать свой талант — особенно мне.
Он жестом попросил её вернуть ему бурдюк с вином.
— Доедай поскорей. Мы что-то засиделись.
Она не стала спорить, разрываясь между облегчением от того, что он не стал копаться глубже в причинах её пребывания в Нейте, и разочарованием от потери чувства товарищества, которое ненадолго расцвело между ними. А ещё Мартиса никак не могла решить, испытала ли она облегчение или разочарование, когда Шилхара натянул на себя рубашку.
Они быстро расправились с обедом и упаковали оставшиеся припасы. Мартиса вымыла руки в ручье и ополоснула лицо. Ледяная вода прогнала сонливость, так манившую растянуться на прохладной траве и подремать до самых сумерек. Когда она вернулась к месту, где они разбили временной лагерь, Шилхара уже привязал к седлу сумки и оружие.
Он вскочил на спину Комарика и снова протянул ей руку.
— На этот раз без особого энтузиазма, Мартиса. Я не хочу приземлиться задницей в грязь.
Её вторая попытка вскарабкаться на Комарика оказалась куда более успешной, чем первая, и они отправились в Ивехвенн размеренным шагом. По пути Шилхара занимал её тем, что указывал на разные фермы и рассказывал об их владельцах. Он был хорошо знаком с окрестностями: кто что выращивал и какая обычно царила в этих краях погода, ведал, где лучшие охотничьи угодья и самые коварные речные стремнины, где росли самые сладкие апельсины — естественно, не такие хорошие, как у него, — и самые сочные оливки. Особенно хорошо Шилхара разбирался в делах и характере местных землевладельцев. Для человека, который активно избегал гостей и практически вёл жизнь отшельника, он знал очень много о своих соседях.
Мартиса внимательно слушала, наслаждаясь рассказом и грубым тембром его голоса. Она практически забыла о цели их путешествия, пока они не поднялись на небольшой пригорок и не оглядели долину внизу.
Шилхара указал на изящное строение посреди долины.
— Ивехвенн.
Охваченный красными лучами послеполуденного солнца Ивехвенн сиял, как драгоценный камень на ложе из зелёного бархата. Замок — скромное строение с высокими изящными шпилями и изогнутыми арками из перламутрового камня — переливался всеми цветами радуги. Вдоль садовых дорожек выстроились деревья, чьи ветви клонились до самой земли от тяжести всевозможных плодов. Каскады воды из фонтанов орошали цветы, распустившиеся пышными гроздьями всевозможных оттенков. Трава в долине зеленела и густела, не тронутая засухой, опалявшей землю позади неё.
Мартиса лишилась дара речь от открывшейся перед ними картины, до боли впившись пальцами в бока Шилхары.
— Как красиво! Кажется, что оно нереально.
— Так и есть. Но все неодарённые видят Ивехвенн именно таким. Такова сила ловушки. Приглядись.
Пока он вёл Комарика вниз по склону, Мартиса щурилась и моргала. Усыпанные драгоценностями замок и сады колыхались пред её взором, словно мираж в полуденном зное. Живописная и соблазнительная на первый взгляд, иллюзия рассеялась, обнажив чёрный, искривленный пейзаж. Как и Нейт, Ивехвенн представлял собой руины. Только в отличие от дома Шилхары, здесь пахло смертью. Фруктовые деревья и цветы, пышно разросшиеся под властью иллюзии, были не более чем уродливые, сгнившие ветви и спутанные сорняки. Неровные следы давнего пожара оставили шрамы на северном фасаде замка, словно в него несколько раз ударила молния, и он сгорел. В одном крыле обрушилась крыша. Оставшееся цеплялось, как древняя кожа за скелет искорёженных стропил. Полосы травы исчезли, превратившись в потрескавшуюся землю и расколотый камень.