— У тебя редкий дар, Мартиса. Последний известный одарённый с твоим талантом — женщина с побережья, родившаяся более четырнадцати столетий назад. Курманы называют таких одарённых бидэ цзиана. Дарители жизни. Эта дарительница жизни встретила свой несчастный конец в объятиях возлюбленного, ворона-мага, который когда-то жил недалеко отсюда.
Мартиса нахмурилась. Шилхара почти слышал, как она мысленно перебирает множество архивов, которые читала и переводила, историю Конклава и перечни с разнообразнейшими талантами одарённых.
— Я никогда не слышала и не читала о… — как ты их назвал? — бидэ цзиана. Священники никогда не рассказывали о них.
— Они легенда и настолько редки, что многие считают их существование мифом. У Конклава никогда не было дарителя жизни, который бы вступил в ряды священников. — Шилхара ухмыльнулся. — А то, что Конклав не знает и не признаёт, — либо выдумка, либо просто не имеет значения.
Он старался говорить ровным тоном, ничем не выдавая растущего смятения в душе.
— Твой дар — не благословение, Мартиса. Не для тебя. Заклинания, которые ты выучила и запомнила, никогда не сработают. — Её потрясённый вздох прервал заявление, но Шилхара продолжил, безжалостный в правде и полный решимости защитить её, независимо от того, как сильно она может пострадать от его честности: — Ты всего лишь сосуд, и ничего более. Источник, которым пользуются маги вроде меня. Твоя сила усиливает магию других.
Губы Мартисы сжались в тонкую линию, глаза потемнели.
— Откуда ты это узнал? — прошептала она.
Она постарела у него на глазах, осунувшись от его слов.
— Обыскал библиотеку. У меня есть несколько фолиантов о чёрной магии. В них говорится о колдунах-воронах, которые поработили бидэ цзиана и питались их силой, как пиявки — кровью. Один из них стал пожирателем душ Ивехвенна.
Мартиса побелела и покачнулась. Шилхара протянул руку, чтобы поддержать её, но она отпрянула от его прикосновения.
Жёсткая как кнут, она зарыла руки в юбку и медленно задышала. Мартиса уставилась в пол, потом на него.
— Меня сейчас стошнит, — решительно заявила она и бросилась мимо него на кухню.
Оставшись в одиночестве в главном зале, Шилхара спрашивал себя, почему ему не хочется праздновать свой триумф над Конклавом и Камбрией в частности. Его шпионка ничего не увидела, что могло бы осудить его как предателя или еретика. А даже если бы вышло наоборот, сейчас это не имело значения. Скверна мог хоть распивать с ним чай на кухне и обсуждать, как они собираются переделать мир по своему усмотрению — начиная с медленных пыток и смерти каждого священника Конклава. Теперь он держал ключ к молчанию Мартисы. Какую бы награду Камбрия ни пообещал за голову Шилхары, маг сомневался, что она стоит того, чтобы пожертвовать своей душой.
Выйдя во двор, Гарн остановился у корыта для умывания и уставился в одну точку за углом дома. Безошибочно узнаваемые порывы рвоты перекрывал визг, блеяние и фырканье скота, снующего по загону. Шилхара подошёл к Гарну и ответил на его отчаянный вопрос.
— Оставь её в покое, Гарн. Она только что узнала жестокую правду.
Мужчины подождали, пока Мартиса не вышла из-за угла. Бледность придавала её глазам запавший вид. Она мрачно встретила взгляд Шилхары.
— Что сообщишь епископу?
Шилхара выдержала её взгляд.
— Гарн, где вино, которое мы купили на рынке?
Гарн сделал знак, и Шилхара взял Мартису за руку. Её пальцы были ледяными в летнюю жару. На кухне Шилхара открыл прохладный погреб и вернулся с небольшим кувшином.
— А разве огонь не был бы лучше? — Мартиса сохраняла спокойствие, но в её чувственном голосе отдавались пронзительные нотки.
— Возможно. — Он взял с полки буфета бутылку огня Пелеты и протянул ей. – Прополощи рот, но не пей. Мне нужно, чтобы ты сохраняла последовательность и ясность мысли. Вино вполне подойдёт.
Он подождал, пока она ополоснёт рот смесью воды и огня и сплюнет всё в помойное ведро у двери. Один только вкус крепкого пойла вернул румянец на её щеки, и она выпрямилась. Они поднялись в его комнату. Он жестом пригласил её сесть на кровать, разлил вино по бокалам и подал ей. Она осушила бокал в два глотка и протянула за добавкой.
Подняв брови, он снова наполнил бокал, подтащил единственный стул и сел напротив неё, держа в руке свой кубок. Мартиса смотрела на него с опаской не меньшей, чем при их первой встрече. Они снова стали врагами.
— Есть множество вещей, которые я собираюсь рассказать Камбрии Ашеровскому. И ни одно из слов нельзя произнести в приличной компании. — Она слабо улыбнулась. — Порабощение и использование другого мага для получения силы — одна из самых тёмных практик. По закону Конклава, любой маг, пойманный за подобным, подлежит смерти.
Он наклонился вперёд, упёршись локтями в бёдра. Лёгкий румянец, вернувшийся к её щекам, снова поблёк.
— Ведь это рабство, как никакое другое.
— Так и есть. И неопределимое влечение для мага, который контролирует цзиану. Вкус власти более чем соблазнителен. — Он прищурился, когда Мартиса сглотнула и отвела взгляд. — Для такого могущественного мага, как я или Камбрия, твой талант стоит больше, чем корабль, груженный золотом до самой ватерлинии.
Он сухо усмехнулся.
— Всё это время ты служила его дому, обучалась в Конклаве, но он так ни о чём не догадался.
— Но ты либо расскажешь ему, либо оставишь меня себе. — Горечь обострила её слова.
Есть много причин, по которым он хотел бы оставить Мартису себе. Её дар — не одна из них. Когда звезда Скверны висит в небе за окном, а голос бога обещает силу, способную поставить королевства на колени, её дар — лишь небольшое искушение.
— Хотя я и соблазнён, но не нуждаюсь в таком даре, а вот Камбрия, может быть. С твоей помощью он сможет контролировать Конклав. Ему не придётся ждать, пока умрёт корифей и Святой престол соберётся избрать следующего главу. Он просто узурпирует власть. Я сомневаюсь, что законы Конклава или какая-то воображаемая мораль помешают ему паразитировать на тебе. — Его губы сжались в презрительную усмешку. — Человек, поносивший магов-падальщиков, сам станет воплощением павших.
Мартиса встала и подошла к окну. Обрамлённые изогнутой аркой и освещённые солнечным светом, её черты были погружены в тень.
— И что теперь?
Он нахмурился, услышав глухие нотки в её голосе, как будто в ней умерло нечто большее, чем надежда на дар.
— Конклав и так стоит у меня за порогом, и это с благоразумным корифеем, который не питает ко мне недоброжелательности. У меня нет ни малейшего желания помогать епископу становиться всё более важной фигурой. — Он допил вино и встал. Мартиса не отступила, когда он подошёл к ней. — Я могу научить тебя скрывать дар. Не просто контролировать, а прятать. Настолько, чтобы священники никогда не почувствовали его присутствия. И я хороший лжец. Мне не потребуется много времени, чтобы убедить Конклав, что я не смог распознать твой талант.
Пустой взгляд Мартисы оборвал ему сердце.
— Ты можешь использовать меня, и я не смогу тебя остановить.
Её волосы были такими мягкими, когда он погладил её косу.
— Чем этот день отличается от любого другого?
Она закрыла глаза.
— Мне страшно.
Он погладил её щеку. Шилхара ненавидел её страх, но он сохранит ей жизнь.
— Так и должно быть. У порабощённых бидэ цзиану силой отнимали дар. Секс, пытки — всё, что их хозяева находили необходимым для проявления силы и использования в своих интересах.
Глухой смех, граничащий с истерикой, вырвался из горла Мартисы. Слёзы потекли по щекам, и она закрыла рот рукой. Смех перешёл в мучительные стоны. Шилхара обнял Мартису, движимый непривычным желанием защитить и утешить. Он погладил её по спине, и её слёзы потекли по его груди. Ей было хорошо в его объятиях даже в горе.
Он не помнил, когда в последний раз плакал, но понимал её слезы. Они порождены гневом и разбитыми мечтами, разочарованием и бессилием. Он молча обнимал, пока она не икнула и не выпрямилась.