Есуген прикрыла рукой рот.
— Невыносимо думать об этом.
— Но лучше подумать и изо всех сил постараться предотвратить это. Тэмуджин должен решить, кому быть наследником, до того, как пойдет на войну.
— Он не станет слушать. Даже Борчу и Джэлмэ не осмелятся заговорить об этом, особенно сейчас.
Это было правдой. Хана беспокоила не только война с Хорезмом, вот и его тангутские любимцы отказались послать к нему свое войско.
— Если ты не можешь воевать один, — сказал их посол, — то какой же ты хан?
Такой ответ разгневал Тэмуджина, но он не мог наказать тангутов за их наглость, не нарушив свои планы. Наверно, люди в Си Ся предчувствовали, что он не вернется из Хорезма, что хан долго не проживет и не накажет их.
Есуй сказала:
— Я поговорю с нашим мужем об этом.
Есуген наклонилась к ней.
— Не смей.
— У меня нет выбора.
Она укололась булавкой, выступила кровь. Есуй сунула палец в рот. Она вспомнила то время, когда пререкалась с ним при людях. Как близка она была тогда к смерти. Она вспомнила, как он посмотрел на нее, когда она осмелилась протестовать. Ей придется высказаться в присутствии других, надеясь, что некоторые из них найдут в себе мужество поддержать ее.
Хан решил задать пир в честь Мухали, который скоро вернется в Китай, где киданьцы Ляо Вэна помогут монголам в войне против цзиньцев. Это была последняя передышка, которой мог насладиться Тэмуджин перед тем, как молиться, приносить жертвы и слушать гадания шаманов по костям и предсказания своего советника киданьца. Его шпионы и разведчики уже работали в Хорезме.
Двор угощался бараниной и пил крепчайшие вина, которые выставляли на мороз, чтобы вода превращалась в лед и оставался чистый спирт. Слух услаждали флейтисты, рабы — китайцы и китаянки танцевали и жонглировали, но Есуй заметила, что веселья было не больше, чем на тризне. Рассказы Мухали о боевых действиях с трудом выводили хана из состояния мрачной задумчивости. Смех Борчу и Джэлмэ был натянутым, а Угэдэй и Тулуй пили даже больше обычного.
Тэмуджин пригласил на пир четырех своих ханш. Есуй прихлебывала вино. Наверно, кто-нибудь еще заговорит первым. Она заметила взгляды, которые многие переводили с хана на его сыновей, словно бы безмолвно задавая ему тот же вопрос. Тэмуджин может выслушать Угэдэя и Тулуя, он всегда относился к ним более тепло, чем к другим сыновьям. Хулан могла бы сказать, не вызвав обиды. Субэдэй и Джэбэ вскоре примутся за воспоминания, и тогда слова не вставишь. Хан наклонился к Мухали с трона. Есуй сделала глубокий вдох.
— Позволь сказать, мой муж, — сказала она.
Хан повернулся к ней.
— Говори.
— Хан будет одолевать высокие горы и широкие реки, — сказала она. — Оскорбители его будут утоплены в крови, и рыданья их жен и дочерей будут музыкой для его ушей.
Она могла не продолжать. Он улыбался, но глаза его сощурились.
— И все же любой человек, — продолжала она, — даже величайший из людей, смертен.
Гул голосов смолк. Флейтисты прекратили играть. У Есуй теперь не было пути назад.
— Мне трудно говорить об этом, — сказала она, — но если большое дерево падает, что случается с птицами, свившими гнезда на его ветвях? Куда они полетят, если некому указать им путь? У тебя четыре благородных и храбрых сына, но который из них будет твоим наследником? Я задаю этот вопрос не одна, а от имени всех твоих подданных. Мы хотим знать твою волю.
Его глаза сверкали, как драгоценные камни. Он накажет ее за упоминание о его возможной смерти, за то, что она бросила тень на предстоящий поход.
— Мне не нравятся эти слова, — тихо сказал он.
Кровь отлила у нее от лица. Он не накажет ее прямо здесь, а заставит ее ждать, трепеща перед тем, что может случиться.
— Но ты высказалась смело, Есуй, — продолжал он. — Мои братья, сыновья, даже Борчу с Мухали не осмелились бы задать мне этот вопрос.
Есуй монотонно раскачивалась. Ее пощадят.
— Моя Яса предусматривает, что следующего хана изберет курултай, — сказал Тэмуджин, — но нойоны должны знать мою волю. — Джучи и Чагадай напряженно следили за ним. — Ты мой старший сын, Джучи. Что скажешь ты?