Она сошла вниз и подозвала командира стражей.
— Я видела сон, — сказала она. — Духи велели мне ехать навстречу мужу и приветствовать его с возвращением домой. Пошлите человека в шатер Чагадая и скажите сыну, что я хочу, чтобы он сопровождал меня. Мы отправляемся на рассвете, с нами поедут десять ваших лучших воинов.
— Слушаюсь, благородная госпожа.
Она поднялась по лестнице. В дверях стояла Хадаган. Бортэ схватила ее за руку.
— Побудь со мной, — прошептала Бортэ.
Бортэ выехала из стана вместе с Хадаган в кибитке, запряженной волами. Она отправилась налегке, только с еще двумя кибитками для служанок, провизии и войлока для юрты. За кольцом юрт ее людей мать ожидал Чагадай. Он хмурился.
К краю стана стекался народ, провожавший ее взглядами. Чагадай молча ехал рядом с кибиткой. Он, видимо, думает, что так вот путешествовать недостойно ее, что ей надо было бы взять с собой большой шатер, больше служанок и рабынь, больше охраны, оснаститься попышнее. Она смотрела на юрты, стоявшие вдоль реки, на животных, пасшихся за повозками. Безоблачное голубое небо обещало прекрасную погоду. Если бы с Тэмуджином случилась беда, Небо несомненно потемнело бы и наслало бы резкий ветер, исполненный голосов горюющих духов.
Чагадай наклонился к ней в седле.
— Мама, так не годится.
— Не сердись на меня, Чагадай.
— Ты, по крайней мере, могла взять возничего.
— Я могла управляться с упряжкой из пяти волов, когда ты еще сосал грудь, — сказала она. — С одним я как-нибудь справлюсь. Чем больше людей, тем медленней будем ехать.
— К чему такая поспешность? — Сын покачал головой. — Я было подумал запретить тебе ехать, но неудобно было спорить на людях перед приездом папы. Ты так упряма, что поехала бы все равно, а потом…
— Чагадай. — Она натянула вожжи и смотрела на него, пока он не отвернулся. — Чтоб я больше не слышала от тебя ничего подобного. Ты бываешь упрямым, как осел. Имей уважение к старой матери, которой ты можешь понадобиться.
Они ехали вдоль Керулена на юг три дня. На четвертый день они остановились. На рассвете Бортэ вышла из юрты и посмотрела на далекий скалистый массив, видневшийся на юге. Множество темных фигурок двигалось к ней. Широкая платформа с большим белым балдахином, казалось, плыла в клубах пыли, поднятой процессией.
Зрение ее становилось все менее острым. Она щурилась, и ей показалось, что она видит штандарт мужа среди знамен. Под балдахином она увидела сидящего человека.
К ней подошли другие. Первым закричал Чагадай.
— Папа!
Один из воинов подхватил его.
— Папа!
— Великий орел больше не летает! — крикнул другой воин. — Могучий хан пал!
Хадаган завизжала, сорвала с себя головной убор и впилась себе в лицо ногтями. Люди хватали друг друга, стеная. Бортэ продолжала вглядываться в толпу, двигавшуюся в клубах пыли, желая, чтобы она оказалась миражом, который сейчас исчезнет. Платформа оказалась дрогами, но человек, сидевший под балдахином в позолоченном шлеме Тэмуджина и сжимавший меч костлявыми пальцами, не мог быть ее мужем.
Впереди процессии ехал человек с плечами такими же широкими, как у хана. Но дроги не исчезали, а потом она уввдела, что человек, скакавший к ней, — Угэдэй.
— Он покинул нас, — сказал воин, стоявший радом. — Что с нами будет?
Бортэ прислонилась к кибитке. Сердце продолжало биться. Она рассеянно удивилась, почему оно вообще бьется. Другие станут гадать, почему она не выражает никакого горя, как она может стоять так спокойно, когда исчез смысл ее жизни, но если она даст волю своему горю сейчас, то никогда уже не перестанет рыдать.
Наконец она подошла к Чагадаю и взяла его за руки.
— Мне приснилось, что твой отец зовет меня, — сказала она, — и духи послали меня к нему. Мы должны привести его обратно к народу.
Ряды солдат стояли по обе стороны дрог. Верблюдов, везших дроги, увели. Перед дрогами разожгли два костра, и там сели девять шаманов, колотивших в бубны, а Угэдэй повел Бортэ и Хадаган к платформе.
Хадаган тяжело навалилась на Бортэ, когда они стали на колени. Чагадай всхлипывал позади них. Бортэ взглянула вверх, на исхудавшее костистое тело под балдахином. Эта оболочка с тощей седой бородой и иссохшим лицом не была ее мужем. Его дух все еще жил в его сыновьях, во всем его народе. Он сделал из них то, чем они стали, и будет следить за ними. Потом она сообразила, что он уже никогда ее не обнимет, не взглянет на нее своими светлыми очами, и горе захлестнуло ее.