Вошел Мунлик. Оэлун сказала:
— Ты не должен здесь оставаться.
— Я всегда служил багатуру. Я не могу бросить его теперь. — Мунлик подошел к постели. — Есугэй, я здесь, чтобы помочь тебе, если смогу.
Молодой человек переводил взгляд с Хокахчин на Оэлун. Черные глаза его были полны слез.
— Кто там? — спросил слабым голосом Есугэй.
— Мунлик, — ответила Оэлун.
— Верный Мунлик, — со вздохом сказал Есугэй. — Подойди поближе. — Мунлик стал на колени перед постелью. — Я умираю, друг.
— Есугэй…
— Послушай, — Есугэй говорил так тихо, что приходилось прислушиваться. — Я оставил Тэмуджина у его суженой, в юрте ее отца. Его зовут Дай Сэчен. Его хонхираты разбили стан к северу от озера Буир реке Урчэн, между сопками Чэгчэр и Чихурху. — Он задыхался. — Мои сыновья должны отомстить за меня. Пусть они никогда не забывают зло, причиненное отцу. Позаботься о моих женах, как о собственных сестрах, и обращайся с моими сыновьями так, будто это твои братья. Это моя последняя воля, друг Мунлик. Отправляйся побыстрей в стан Дая Сэчена и привези сюда Тэмуджина невредимым. Он должен быть готов к тому, чтобы занять здесь свое место.
Мунлик встал.
— Еще солнце не взойдет, как я поеду за ним. — Голос молодого человека дрогнул, по лицу покатились слезы. — Прощай, багатур.
Оэлун проводила Мунлика и у выхода схватила за руку.
— Мы ничего не знаем об этом Дае Сэчене, — сказала она. — Если он узнает, что Тэмуджин остался без отцовской защиты, он может посчитать соглашение не состоявшимся и будет держать моего сына, как раба.
— Понимаю. Я скажу Тэмуджину правду, когда мы уедем оттуда на безопасное расстояние. — Он взял ее руки в свои. — Оэлун…
— Иди. Да хранят тебя духи!
Она вернулась к постели мужа. Хокахчин поправляла на нем одеяло. Есугэй приоткрыл глаза.
— Кто здесь? — прошептал он.
— Оэлун.
— Оставь меня, жена. Это мое последнее повеление тебе — я не хочу, чтобы ты была здесь, когда я отправлюсь на Небо. Займешь мое место и не дашь людям разбрестись. Тебе придется каждый день заботиться об укреплении своего положения, а это будет сделать труднее, если тебя заставят уйти из стана.
Она колебалась.
— Прощай, Оэлун. Я не доживу и до полудня. Теперь уходи отсюда.
Она стала на колени и поцеловала его в лоб последний раз, а потом вместе с Хокахчин вышла из юрты. Сочигиль, Биликту и дети уже сидели за повозками. Оэлун села и начала качать дочь, пока та не перестала плакать.
— Оэлун-экэ… — сказал Бектер.
— Ш-ш-ш.
Оэлун перевела взгляд с него и Бэлгутэя на своих сыновей. Они были так малы, но теперь им предстоит стать мужчинами. Люди стояли у юрт и повозок, наблюдая за семьей издали; шаманы продолжали петь.
Оэлун не двигалась и не говорила, пока солнце не поднялось высоко в небо. Краем глаза она увидела, что шаманы вошли в юрту. Когда они вышли, она поняла, что душа ее мужа отлетела.
Она встала.
— Любовь моего мужа к жизни пришла к концу, — сказала она твердым голосом, сама удивляясь этому. — Его душа улетела к Тэнгри.
Она не должна называть его имя вслух так скоро после смерти, ей не хотелось делать это даже про себя.
Сочигиль вскрикнула и стала рвать на себе одежду.
— Муж мой, почему ты покинул меня так быстро! — выкрикивала черноглазая женщина. — Что с нами будет!
Хокахчин прижала Хачуна к груди; Хасар пытался успокоить Бэлгутэя. Сочигиль царапала себе руки и лицо. Биликту повалилась на землю и вымазала лицо в грязи.
Оэлун молчала. Все ожидали, что она как-то проявит горе. Она сорвала бусы с головного убора, но слезы не навертывались. Какое-то мгновенье ей показалось, что ее муж появится из юрты и высмеет их за то, что они поверили в его смерть, как было с его дядей Хутулой, когда его люди собрались на тризну.
К Оэлун шли шаманы. Она слышала, как гремят кости в их мешках.
Тело, которое несли к могиле, не было ее мужем. Человек, которого она знала, будет жить среди духов. Процессия приближалась к склону горы. Ближайшие товарищи багатура ехали по обе стороны похоронной повозки. В ней же находились его пожитки. Оседланного и взнузданного любимого его коня вел один из шаманов.
Оэлун ехала в кибитке позади мужчин. Сочигиль сидела рядом и все еще плакала. Биликту и Хокахчин с детьми сидели внутри. Девушка плакала так же горько, как и Сочигиль. Оэлун подумала: «Утри слезы, Биликту, твоя печаль скоро забудется».
Она пожалела, что не может плакать так же легко, как остальные. Казалось, что ее грудь сжимается железными обручами. Последние дни она все молчала, чувствуя, что ее душа уже отлетает к душе ее мужа. Она едва помнила, как добралась до юрты, где он умер, и собрала его пожитки, чтобы остальное можно было очистить. Под пение шаманов всей семьей они проносили вещи меж двух костров, потом под веревкой, увешанной полосками кожи, и под двумя высокими шестами, соединенными верхушками. Оэлун трудилась машинально.