Не получив ответа, она вышла из себя, забыв о твердом намерении не злить похитителя.
— Неужели не понимаешь, насколько невыносимо сидеть здесь целыми днями, словно в тюрьме?! И ничего не делать, кроме как мерить шагами пол и мучиться сознанием, что, вероятно, никогда не увидишь семью, родных, родину?!
На щеке Джафара дернулся мускул, однако он продолжал сохранять спокойствие.
— Я подумаю над твоей просьбой, — сказал наконец бербер.
— Почему не можешь дать мне ответ сейчас? Боишься, что попытаюсь сбежать, если позволишь ездить верхом?
— Да, такое приходило мне в голову, — слегка улыбнулся Джафар.
Алисон и сама об этом подумывала, однако не собиралась признаваться. Ей удалось весьма убедительно покачать головой и фыркнуть:
— Да это просто самоубийство — пытаться бежать, не зная дороги. Куда я пойду?
— В данный момент только в постель. Пора спать.
Алисон раздраженно вскинулась, сверкнув глазами.
— Черт бы тебя…
И, вовремя спохватившись, прикусила губу, заглушив уже было готовые сорваться с губ проклятия. Нельзя, ни за что нельзя позволить ему разозлить себя до такой степени, чтобы сказать и сделать что-то поспешное. Но и умолять она не станет. Не позволит себе унизиться, чего он, очевидно, и добивается.
Однако, к изумлению Алисон, Джафар, хотя и частично, все же согласился на ее требование.
На следующее утро появился голубоглазый стражник Сафул с длинноствольным ружьем и жестами и несколькими знакомыми арабскими словами дал Алисон понять, что та может пойти за ним. Несколько часов ушло на прогулку по городу черных шатров — douar, — как называлось берберское поселение. Алисон наслаждалась первым глотком свободы, стараясь при этом и тщательно запомнить на случай побега окружающее.
Шатры были расставлены большим кругом, в границах которого паслись скот и лошади. За шатрами находились артезианский колодец, снабжавший лагерь водой, и песчаная впадина, служившая туалетом. Алисон примерно так и предполагала, поскольку в арабских шатрах не было элементарных удобств. Если не считать шатра Джафара. Ночной горшок лишь подтверждал ее предположение: Джафар тщательно планировал похищение. И хотел, чтобы Алисон ни при каких обстоятельствах не покидала его шатра. Кроме того, он, по-видимому, не желал, чтобы Алисон надевала мужские бриджи, поскольку ей так и не вернули европейскую одежду. Хотя Алисон носила то же, что и остальные женщины — длинное платье и хаик — большой платок, все равно привлекала к себе любопытные взгляды обитателей лагеря, где бы ни появлялась. Правда, это не мешало девушке отвечать им такими же взглядами.
Алисон решила, что берберы — красивое племя. Большинство мужчин обладали такой же гордой осанкой и словно выточенными чертами лица, как Джафар, хотя многие отрастили бороды.
О некоторых заботились жены, но была в лагере и большая палатка, где женщины готовили еду для воинов и слуг. Когда Сафул позволил ей остановиться у этого шатра, Алисон увидела Тагар, хлопочущую вместе с десятком подруг.
— Ehla! — застенчиво приветствовала Тагар. — Добро пожаловать.
Алисон с искренней радостью улыбнулась, продолжая наблюдать, как женщины готовят обед над открытым огнем, в который подбрасывали сухие верблюжьи кизяки. Сегодня они жарили пустынных куропаток и делали традиционный кускус, национальное блюдо берберов. Только сейчас он не был сладким, как за завтраком. Сваренные на пару зерна пшеницы подавались с кусками баранины и овощами.
Алисон было жалко покидать женщин, зато позже, вернувшись в палатку, она принялась расспрашивать Махмуда о его народе. Махмуд нехотя рассказал кое-что о племени Джафара. Это были берберы, принявшие арабские обычаи и обычно живущие в горах. Все мужчины и почти все женщины прекрасно говорили по-арабски. И хотя они ничем не отличались от бедуинов по образу жизни, Махмуд явно считал свой народ выше бедуинов.
— Берберы — настоящие люди! — гордо объявил он, так сильно выпятив тощую грудь, что Алисон едва удержалась от смеха.
Однако она слышала те же слова восхищения от французского легионера, презиравшего арабов. И Эрве утверждал, что берберы — гордый, независимый народ, истинные воины, которые в битве выказывают огромное мужество и силу духа.
Алисон продолжала уговаривать Махмуда рассказать ей еще что-нибудь о женщинах лагеря и в результате узнала, что Тагар — вторая жена одного из воинов, но чаще всего готовила для Джафара, поскольку у того не было жен.
— Ни одной жены? — с любопытством переспросила Алисон, хотя не позволяла себе задуматься над тем, почему этот факт должен удовлетворять ее. Она также обнаружила нечто совершенно удивительное.
— У повелителя нет рабов, — объяснил ей мальчик.
— Разве? Но я думала, что у берберских вождей обычно много рабов.
— Он не позволяет такого.
— Почему?
Махмуд пожал плечами, но ничего не смог объяснить. Но у Джафара и без рабов было достаточно слуг.
Здесь, как в других берберских племенах, люди делились на чернь, выполнявшую все тяжелые работы, и аристократов, чьим уделом было повелевать.
Джафар — вождь, но не гнушался физического труда. Вечером, отправив оруженосца с каким-то поручением, он сам покормил коней. Алисон видела его через дверной проем — темный силуэт на бархатно-синем небе.
Вопреки добрым намерениям Алисон, словно магнитом, притягивало к порогу. Усевшись на ковер, она обняла руками колени и притворилась, что вглядывается вдаль. Вскоре тьма окутала землю и на небе появился полумесяц. Пейзаж приобрел новую, дикую красоту. Лунный свет дробился на песчаных барханах, собираясь во впадинах серебряными озерцами.
Однако взгляд Алисон то и дело устремлялся на человека, насильно привезшего ее сюда, перевернувшего ее жизнь и пробудившего в душе целую бурю смятенных ощущений. Ночь окружала Джафара, но лампа в шатре бросала слабые отблески на его согнувшуюся фигуру.
Не в первый раз со дня похищения Алисон снова и снова гадала, что за человек на самом деле этот Джафар. Да, он прирожденный вождь, предводитель. Но неизвестно, так ли он жесток и мстителен, как она предполагала. Хотя Джафар часто был окружен многими людьми, он все равно словно старался держаться в тени, не привлекая внимания. Алисон никогда не видела, чтобы он смеялся, обменивался шутками с мужчинами. Джафар, как правило, проявлял дружеские чувства исключительно к лошадям. Он казался если не одиноким, то отчужденным. Но Джафар — вождь и, возможно, поэтому просто не мог позволить себе сблизиться ни с кем из своих людей из страха потерять их уважение… хотя такое объяснение не казалось Алисон убедительным. Она была уверена, что Джафар эль-Салех в любом случае требует почтения к себе.
В этот момент он казался более доступным, чем обычно, поскольку обращался с большим вороным жеребцом, как с любимой собакой. Он уже задал ему ячменя и сейчас кормил с руки сушеными финиками. Жеребец, очевидно, привык к этому ритуалу, потому что жевал, аккуратно выплевывая косточки.
Алисон долго наблюдала эту трогательную сцену, и, к собственному удивлению, выпалила:
— Спасибо за то, что позволил мне утром погулять по лагерю.
Джафар оглянулся, и взгляды их встретились.
— Ты заслужила мое доверие.
Его ответ пробудил в Алисон гнев и угрызения совести. Гнев, потому что он, Джафар, дал ей очередной урок повиновения. Сознание вины, потому что доверие не было заслуженным. Она проводила много часов, все запоминая для замышленного побега.
Опустив глаза, Алисон нервно теребила юбку красновато-коричневого платья. Однако, немного успокоившись, она поняла, что вновь наблюдает за Джафаром и его жеребцом.
Благородное животное было предано хозяину: игриво тыкалось мордой ему в руку, покусывало за пальцы. Зрелище было забавным, особенно потому, что жеребец был настоящим боевым конем, благородной берберской породы, известной всему миру резвостью и выносливостью. И хотя жеребец был не так красив, как ее арабская кобыла с узкой головой и аккуратной гривкой, в этой дикой стране красота была относительной. Здесь жизнь человека часто зависела от скакуна. Способность преследовать или убегать от врага, часами мчаться по пустыне или горному хребту, встретиться лицом к лицу с врагом в битве — все это казалось куда более важным, чем простое изящество линий, и ценилось гораздо выше.