Они плакали, говорили, рыдали, кричали, одним общим дыханием потонув в бесконечности своего чувства, совершенно не обращая внимания на присутствовавших изумленных, и изумление это вернуло их к жизни и заставило приблизиться к действительности.
— Ты, это ты, Айрис, не умерла, ты жива!..
— Я измучилась, Джон, от двойственности вас… измучилась. Один ненавистный, нелюбимый, враг семьи, другой любимый. Помнишь, Джон, когда я пришла в первый раз?..
— Ты была тогда в платье с красными слонами…
— Милый!..
И снова слились в объятии.
— За что арестовали тебя, Айрис, за что?
— Это все он. Он измучил меня, издевался, как над кокоткой, я его ударила, Джон, кинжалом, жаль, не убила, но мне казалось, Джон, что, быть может, это ты. Я терялась, я бежала. На улице натолкнулась на труп. Это был мой брат Джеральд.
— Убит?!
— Нет, он дышал, но я не знаю, ничего не знаю. Меня арестовали сейчас же, обвинили в братоубийстве и теперь…
— Нас ждет казнь, Айрис.
— Джон, мы вдвоем сейчас, вместе живем в этот час, не будем думать о казни. Расскажи, Джон, как ты попал сюда?!
— Я бежал из дома, Айрис, а на другой день твоя записка, твоя записка, Айрис, свела меня с ума. Я бродил по городу, играл в казино, выиграл бездну денег, и тут меня арестовали за убийство Строма, за грабеж, и меня то же, как и всех здесь находящихся, ждет казнь.
— Так это вы, Бертон, — подошел к нему старик с глубокой белой бородой, трясущийся от старости.
— Да, это я, Джон Бертон.
— Прошу вас, мистер Бертон, только на пару слов.
И они отошли вдвоем в угол и о чем-то тихо разговаривали.
Айрис видела, как изумление поразило Джона, она видела, что старик сунул ему в руку какие-то бумаги.
Она вся в напряжении ждала, ждала, когда Джон, ее Джон, подойдет к ней.
Джон подошел, еще полный впечатления от разговора со стариком. Айрис пристально глядела на него, как бы еще не веря в его присутствие, и снова прижималась к нему, не покидая его объятия. И этот трогательный вид молодой искренности странным образом потрясал их товарищей по несчастью.
Недавно еще все оцепенелые, усталые, равнодушные, недоступные никакому ощущению, обступили они так странно со страстным пылом соединившуюся пару.
При этих чрезвычайных обстоятельствах каждый забыл про свою собственную семью, каждый чувствовал потребность выразить им свое сочувствие или сострадание.
С гордым видом пылкая Айрис не допустила никаких соболезнований.
— Нет, что вы, я счастлива. Бесконечно счастлива только от одного сознания, что умру в один и тот же час вместе с ним. Не надо печалиться, не надо, только жаль, что я не жена его.
Айрис сказала это простодушно, без всякого намерения и, почти уже забыв сказанное, снова отдалась объятию любимого, но высказанное желание глубоко растрогало ее. Между тем старик, говоривший с Джоном, скользнул к какому-то пожилому человеку и тихо начал шептаться с ним. Того сказанные шепотом слова очень смутили, он быстро поднялся и направился к Айрис и Джону.
— Леди и джентльмены, мое крестьянское платье скрывает патера, и если у меня отсутствует одежда, то я чувствую, что пастырское достоинство и сила не изменились. Я готов совершить обряд.
— Но я замужем.
Старик, посмотрев ласковыми глазами на Джона, сказал:
— Мисс, вы не правда ли замужем за человеком, похожим на нашего товарища? Это верно, Вы юридически жена Строма, но, как мне кажется, церковного брака у вас не было.
— Да, церковного обряда не было. Но, мистер, я замужем за Стромом.
— Стром — это я, — сказал Джон.
— Значит, мисс, церковь осветит ваш брак с мистером Стромом и только.
— Айрис, помнишь, я сказал: «Будьте моей женой, Айрис». Я жду твоего решения, жду.
Айрис беспомощно оглянулась вокруг.
— Вы не бойтесь, Айрис, вы правы. И церковь должна осветить вашу любовь к этому человеку, — сказал Старик.
Айрис с любовью и тоской взглянула на Джона.
— Я согласна! — сказала она.
Она преклонила колени на твердых плитах и поцеловала руку патера.
— Прошу вас в этом недостойном месте совершить венчание.
Остальные, глубоко потрясенные, что это глухое место смерти в одно мгновение будет обращено в храм, невольно были растроганы возбуждением невесты и с трудом скрывали это разнообразной торопливой деятельностью.
Мужчины поставили в ряд немногочисленные стулья, зажгли восковые свечи вокруг железного распятия и таким образом обратили стол в алтарь.
Женщины быстро сплели жалкий венок из тех немногих цветов, что были у них.
Между тем патер с нареченным супругом Айрис вошел в соседнее помещение и сначала исповедовал его, а затем ее. После этого они подошли к импровизированному алтарю, и на несколько минут воцарилась необыкновенная тишина, как вдруг караульный солдат, охваченный каким-то подозрением, открыл дверь и вошел.
Когда он заметил странные приготовления, невольно его темное лицо сделалось серьезным и благоговейным.
Он остался стоять у. дверей, никого не беспокоя, и сделался сам молчаливым свидетелем необыкновенного венчания.
Настала такая тишина, что, казалось, слабое пламя свечей не колебалось.
И этим церемония закончилась.
Айрис поцеловала руку патера, а каждый из осужденных старался сказать им особенно сердечные слова. В это мгновение никто не думал о смерти и те, кто боялись ее, не ощущали больше страха. Когда поздравления окончились, Джон с любовью взглянул на Айрис.
— На жизнь…
— И смерть! — прибавила Айрис, целуя его и прошептала: — Красные слоны принесли мне счастье.
Джон еще крепче прижал ее к себе.
Между тем старик стал шептаться с некоторыми другими, и скоро можно было заметить, как началась какая-то особенная деятельность.
Мужчины выносили соломенные матрацы из соседнего маленького помещения. Старик подошел к ним, и, улыбаясь, сказал:
— Я и все товарищи по заключению охотно по случаю бракосочетания преподнесли бы вам подарок, но какой земной дар может иметь значение для тех, кто не в силах удержать собственную жизнь! Так вот, мы все предлагаем вам то, что имеет для вас ценность и радость — тишину отдельного помещения в последнюю брачную ночь.
Айрис не выдержала, крепко и звонко расцеловала старика.
Глава II
Бегство старого Марча
Ночью перед самым рассветом старый Марч проснулся.
Как тихо кругом…
Странная необычайная тишина! Такое отсутствие шума было редкостью для этого места. Было темно, но не совсем.
Палата была тускло освещена лампой с синим абажуром…
Три ближайших кровати были не заняты, а за ними человек, метавшийся и бормотавший почти беспрерывно, затих на время.
Человек, который бредил, умер три дня тому назад.
Человека, который внезапно ужасно вскрикивал, перевели в другую палату.
Через открытую дверь можно было видеть площадку и маленькую, слабо освещенную комнатку за ней, где надзиратель Бранд сидел, скрестив руки и уткнув подбородок в грудь, и спал перед разложенным пасьянсом. У ног валялась газета. Он, по-видимому, был один, он мог так спать.
В незавешенные окна заглядывала ночь: во мраке были видны полоска очень черной тучи и пять бледных звезд.
Под ними можно было неясно разглядеть очертания ветвей и большую верхушку молодого дуба, еще сохранившего свои листья, и деревья вдоль, первой изгороди.
Эти очертания становились отчетливее по мере того, как он вглядывался. Это было похоже на медленное проявление фотографической пластинки в темной камере.
Звезды расплывались. Их было пять. Теперь их осталось только три; две другие растворились в бледном разливающемся свете.
Не рискнуть ли выйти на площадку? Если Бранд проснется, он сошлется на какую-нибудь естественную надобность. Он был с Брандом в хороших отношениях. «Действуй не медля — мудрейшее из правил».