— Это вопрос, — взглянув на него холодно, ответил человек в сетке. Может, я и давлюсь твоим хлебом…
— Врешь!.. Дунька, врет… — И бородищей прямо в лицо колхознику: Объясни мне эту политику…
— Голоса тебе сроду не дадим, потому что ты — отсталое хозяйство и ты кулак как класс… Батраков сколько держал?
— Ну, держал… А тебе какое дело… Что ты мне в душу лезешь!
Дунька, сморщась, опять ущипнула отца за плечо:
— Да что ты, в самом деле? Я тебе говорю — молчи… — И человеку в сетке: — Чего ты с ним разговариваешь — он выпимши…
На верхней палубе появилась Шура. Навстречу ей вывернулся Ливеровский. Приподнял шляпу:
— Мы, кажется, ехали в одном вагоне.
— Чего? (Споткнулась, но вид Ливеровского был настолько предупредителен, что Шура приняла знакомство.) Я вас тоже видела…
— Знаете, — отдыхает глаз — глядеть на такую счастливую парочку.
— Чего?
— Я завистлив… Хожу все утро и завидую вашему мужу…
— Ах, вы про нас… Ну, многое вы знаете…
— Оставьте. Хотя удовлетворить хорошенькую женщину — не легкая задача… Правда.
— Чего? (Подавила смех.) Какая же я хорошенькая?
— Ну, ну… Отлично знаете себе цену.
— Вы кто — кинематографический артист?
Они прошли. Заросший мужик на корме опять заскрипел:
— Ты еще не работал. Ты на бумаге работал. Ты меня не переспоришь…
— Да тятенька же! — Дунька чеснулась зеленой гребенкой.
Человек в сетке ответил: — Леший…
— Я — леший?
— Лешего социализму учить, так и тебя… Мы вас сломим…
— Антиресно!
— Да. — Дунька щипнула отца, да не выговорила, от волнения высморкалась в конец полушалки…
Заросший мужик:
— Хозяин был — хозяином и останусь. Свое добро не отдам, сожгу…
— Невежа, — с отвращением проговорил человек в сетке. — Колхоз по всей науке — высшая форма хозяйства. Упирайся, нет ли, — все равно ты мужик мертвый…
— Так ты и скажи, — силой меня в колхоз… Мы тебе поработаем, — все дочиста переломаем, все передеремся… Уравняли!.. Я, знаешь, какой работник, — за свое добро горло перегрызу… А другой — лодырь, пьяница, вор… Ему лень на себе блоху поймать… И ему даром мое добро отдай! Да я всех коров зарежу, лошадям ноги переломаю.
Дунька изо всей силы толкнула отца и — колхознику:
— Не видишь — он сумасшедший, не говори ты с ним…
Четвертый собеседник, болезненный мужик с лишаями на лбу, проговорил примирительно:
— Это правда: наука помогает…
— В чем она тебе помогает? — закричал заросший мужик.
— Она себя оправдывает.
— Наука?
— Мы все стали глубокомысленные. Взялись за работу сообща. По предписанию науки.
— Дурак сопатый…
— Это верно, за мной это утвердилось. С малолетства на хозяев работал, и работал плохо — с точки зрения, как у меня кила… Так и слыл — плохой человек… А наука меня от дела не гонит, я теперь у дела хлеб ем, — езжу на тракторе… А без науки, по природе, только кошка действует…
Заросший мужик плюнул. Опять замолчали. На верхней палубе проходит Родионов с Зинаидой.
— Папа, птицы! — говорит она.
— Чайки принадлежат к семейству пингвинов, Зиночка, они питаются рыбой и другими ингредиентами… Мясо их жестко…
— Папа, они голодные.
— Пойдем, попросим хлебца, будем им кидать… Деточка моя, ты очень любишь маму? Мама — изумительная, цельная, редкая женщина…
Зинаида, насупясь:
— Мама не женщина…
— Разумеется, она — прежде всего — мама… Так вот, что я хотел вас спросить?.. В отношении ко мне сглажена несколько горечь? Постарайтесь вспомнить, — в ее разговорах обо мне — быть может, проскальзывала родственность?
— Папа, не понимаю — чего ты? — протянула Зинаида.
— Боже мой, прости, моя крошка…
Снова, оживленные, появляются Шура и Ливеровский.
Они еще не дошли до кормы и не видят профессора.
Щура говорит:
— Многие котируют меня как необразованную, но я далеко не то, что выгляжу… И ваша агитация про любовь меня смешит. Наука открыла, что так называемая любовь только голый животный магнетизм…
— Так вот — ваш животный магнетизм и сводит меня с ума.
— Это мне многие говорят.
— Например — негр…
— Ну, вы просто, знаете, того-с… (Покрутила пальцем у головы.)
— Черт возьми, — прищурясь, говорит Ливеровский, — вот на такую женщину не пожалеть никаких средств.
— К сожалению, у нас в этом смысле не развернуться. Наше правительство просто нарочно раздражает публику… Пудру, например, продают — пахнет керосином.
— Что ж, он к вам каждый день шатается?
— Опять он про Хопкинсона! Слушайте, — обыкновенно я принесу им чай в кабинет, и они там — бу-бу-бу…
А сама либо звоню по телефону, — у меня страсть разговаривать по телефону… Или я читаю иногда… Вы не поверите — я увлекаюсь марксизмом.
— Уверен, что негр втирает очки вашему профессору.
— И — ошиблись. Они разбирают одну рукопись. Хопкинсон написал ее так, чтобы никто не понял, — шифром. Но слушайте — это государственный секрет! Обещайте — никому…
— Хорошо, — Ливеровский придвинулся, раздув ноздри. — При одном условии (свинцово глядит ей в глаза, Шура раскрыла рот).
— Чего?
— Приходите в мою каюту…
Шура слабо толкнула его ладонью: — Что же это такое… Ой!
Споткнувшись, пошла на корму. Увидала профессора, опять раскрыла рот: Ой!
— Ты уже встала, собака? — Профессор слегка загородил собой Зинаиду. Мы проезжаем довольно красивыми местами. (Заметив, что Шура уставилась на Зину, нахмурился.) Не присоединишься ли к нам?
— Это что за девочка? — уязвленно спросила Шура.
Профессор строго кашлянул: — Гм… Эта девочка — дочь…
— Чья, интересно?
— Гм… Моя… (И — строго глядя на головастую чайку.) Так вот, Зина, предложение…
У Шуры все личико стало, как у высунувшейся мыши:
— Ты с ума сошел, Валерьян! Где ты подобрал девчонку?
— … предложение, — тверже повторил профессор, — пройти на носовую часть парохода…
Он повернулся. Ливеровский любезно приподнимал шляпу:
— Доброе утро, профессор, я уже имел счастье познакомиться с вашей супругой… Иосиф Ливеровский, вице-консул республики Мигуэлла-де-ля-Перца…
— Очень приятно, — сказал профессор, — вы попали в довольно неподходящую минуту… Вопросы агрикультуры, которые вас, несомненно, интересуют, несколько заслонены от меня беспорядком в личной жизни… Но я надеюсь быстро разобраться… (Поклонился.) До свиданья…
Обняв Зинаиду, строгий, научный, он пошел на носовую часть парохода. Ливеровский с кривой усмешкой:
— Девчонка едет в четвертом классе с матерью. Я ее видел, — очень сохранившаяся женщина.
Шура проглотила нервный комочек. Самообладание вернулось к ней. Передернула плечиками:
— С чем вас и поздравляю: эту Нинку вся Москва знает, — сплошная запудренная морщина. Сохранившаяся! Мне все теперь ясно, — да, да, они заранее сговорились. Вот, сволочь, устроили мне прогулку по Волге…
Ливеровский потянулся взять ее за спину:
— Красивая, гибкая, злая…
Шура вывернулась, как из трамвайной толкучки:
— Оставьте пошлости!
Но он — настойчиво:
— Хотите — помогу? (Она дышала ноздрями.) Все просто и мило: профессора от свежего воздуха целиком и полностью потянуло на лирику. Зрелище неопрятное, — сочувствую вам. Профессора нужно вернуть с лирических высот на землю. Есть план.
— Какой?
— Эта самая рукопись, что вы рассказывали…
— Которая у Валерьяна в портфеле?..
— Принесете ее мне… (Шура молчит.) Спрячем. (С неожиданным раздражением.) Ну, профессор будет метаться по пароходу в панике и — ему не до Зинки с Нинкой. Поняли?
Шурины глаза неожиданно раскрылись от восхищения:
— Поняла.