Бремя ханских обязанностей легло на Мехмеда Герая еще до дня выборов: первой нуждой подданных было подтвердить свои старые ярлыки на владение землей или освобождение от налогов. Несомненно, в эти дни в столицу стекалось множество людей, несущих на подпись новому правителю свои бережно хранимые свитки, и Мехмеду Гераю пришлось выписывать подтвердительные грамоты уже на следующий день после похорон отца.[296]
Наконец, в пятницу 23 апреля 1515 года беи торжественно возвели Мехмеда I Герая на престол Великого Улуса, а пост калги перешел к следующему по старшинству сыну Менгли Герая — Ахмеду.[297]
Выборы хана обычно сопровождались всенародным праздником с бесплатным угощением для жителей столицы и пиром для ханских приближенных. В столицу Крыма один за другим прибывали послы из Польши и Молдовы, Московии и Ирана, Египта и других арабских стран с поздравлениями от своих государей. Некоторые из них, не вполне доверяя известиям о кончине Менгли Герая, на всякий случай везли с собой два послания: одно к прежнему хану (на случай, если он, вопреки слухам, жив), а другое, приветственное, — к новому.[298]
С особым вниманием в ханском дворце ждали гостей из Стамбула: что скажет султан Селим, когда на крымский престол взойдет тот, с кем он имеет личные счеты?
Султан, пожалуй, действительно мог бы многое сказать по этому поводу. Его почтение к Менгли Гераю было общеизвестно, но турецкие хроники раскрывают истинное отношение султана к крымцам, которых он, не таясь, опасался. Однажды ночью, среди долгих бессонных раздумий, Селим призвал к себе в покои главного везиря и задал ему вопрос: «Кто для нас самый страшный враг?». «Персы», — не задумываясь, ответил везирь. «Ты ошибаешься, — возразил султан, — больше всего я опасаюсь татар, быстрых, как ветер, охотников на неприятелей…».[299] Селим знал, о чем говорил: захватив Стамбул с помощью крымского отряда Саадета Герая, он успел оценить боевые качества крымских соседей.
Неприязнь султана к Мехмеду Гераю стала настолько известна, что Василий III даже предложил Турции заключить военный союз против Крыма.[300] Но в итоге султан все же решил оставить свое мнение при себе: он уклонился от предложения русских и отправил послов с поздравлениями к Мехмеду,[301] продемонстрировав, что признаёт его избрание ханом. Другого выбора султан и не имел: воцарение Мехмеда Герая было безупречным с точки зрения всех законов и обычаев.[302]
Мехмед Герай тоже предпочел сохранить видимую приязнь с Селимом, с нарочитым смирением подписываясь в письмах к нему «скромный Мехмед Герай, слабейший из всех созданий». Однако текст, подписанный столь смиренно, твердо давал понять султану, чтобы тот не рассчитывал на услуги крымских войск в своих европейских кампаниях.[303]
Мечта стать объединителем Великого Улуса была столь же близка Мехмеду I Гераю, как и его отцу. Похоже, что примером для нового крымского правителя служил уже не Тохтамыш и не Бату, а сам Чингиз-хан, ибо Мехмед Герай присвоил себе титул, подобающий лишь Чингизу: «падишах всех могулов» — то есть, «монголов»![304]
Живые настоящие монголы обитали где-то в немыслимых далях евразийского континента; и если сам хан мог гордиться родством с их знаменитым правителем, то подвластный Гераям крымскотатарский народ имел к монголам лишь то отношение, что его предки были когда-то жестоко покорены монгольским оружием.
Но Мехмеда Герая не следует подозревать в безумстве, простершемся до претензий на Гоби и Алтай. Скорее всего, дело было в другом.
Много лет назад, двинувшись завоевывать мир, потомки Чингиз-хана присваивали покоренным народам старые монгольские названия, к которым сами привыкли в родных степях. Так, земледельческие народы в их устах получали название «тат» (в самой Монголии так называли уйгуров), а кыпчаки-скотоводы — «татар» (так называлось монгольское племя, истребленное Чингиз-ханом). Эти имена прижились: свои «таты» и свои «татары» были в Центральной Азии, на Кавказе, в Крыму и во многих других краях, где правили Чингизиды. Разноплеменные «татары» в разных уголках Великого Улуса сильно отличались между собой, и объединяла их лишь власть монгольской династии и одинаковое название, присвоенное им завоевателями.
Но теперь, когда центр Великого Улуса переместился в Крым, когда тут встал хаканский престол — разве уместно было называть здешних жителей прежним названием «татар», годившимся лишь для покоренных окраинных племен? Население хаканского юрта, главного юрта империи, должно называться «могулами», в точности, как при Чингиз-хане! Видимо, в этом значении Мехмед Герай и употребил данный термин, желая лишний раз подчеркнуть свой статус правителя Великого Улуса. Его нововведение, впрочем, не прижилось ни в Крыму (чьи жители предпочли остаться «татарами», «татами», «крымскими татарами», «крымцами», «крымским народом», но не приняли имени «могулов»), ни за пределами полуострова.[305]
296
299
В. Д. Смирнов,
300
Ch. Lemercier-Quelquejay,
Н. lnalcik.
302
A. Bennigsen, Ch. Lemercier-Quelquejay,
303
Ch. Lemercier-Quelquejay,
304
В оригинале: 
(«barсa mogul padisahi»).
305
В. В. Бартольд,
В. А. Бушаков,
Ф. Д. Люшкевич,
C. E. Bosworth, E. Jeremikhs,
Еще один яркий пример, когда в титулах крымских ханов использовался утративший первоначальное значение монгольский термин, можно видеть в традиционном перечислении народов, подвластных крымским правителям. Приведу один из многих образцов ст апдартного ханского титула XVII столетия (Ислям III Герай, 1652): «Ulug Orda ve Ulug Yurtmu, ve Taht-i Qirimnin, ve barca Nogaynin, ve tag ara Cirkesnin, ve Tat milau Tavgacnin ve Dest-i Qipcaqnm, ve barca Tatarnin ulug padisahi» — «Великой Орды и Великого Юрта, и Крымского Престола, и всех ногайцев, и горных черкесов, и татов с тавгачами, и Кыпчакской Степи, и всех татар великий падишах»