Верховенство над отдаленным и малолюдным Хаджи-Тарханом не сулило Крыму никаких материальных выгод — стоит еще раз вспомнить, как Мехмед I Герай, приглашая Василия III к походу на Хаджи-Тархан, легко соглашался отдать союзнику все тамошние доходы, добавляя: «А мне бы только слава была, что город — мой». Как уже говорилось, у Гераев были другие резоны к овладению Нижней Волгой, последней твердыней рода Намаганов.[606]
Что же касалось Ивана IV, то и его влекла в Престольный Край вовсе не жажда добычи и даже не забота о безопасности своих границ (ибо Хаджи-Тархан никогда не угрожал Московии), а та самая слава золотоордынского наследия, что позволила бы ему претендовать на обширные пространства обоих материков.
Еще в 1547 году великий князь московский провозгласил себя царем. Никаких прав на этот высочайший титул он не имел, поскольку предки Ивана были не царями, а лишь великими князьями. С точки зрения крымских ханов Великое княжество Московское являлось одним из улусов Орды, и титул великого князя примерно соответствовал чину улусного бея — такого, к примеру, как предводитель Мангытов при ордынском хане.[607] Это видно из переписки московских князей и мангытских беев начала XVI столетия: поскольку обе стороны считались равными по рангу, то отношения старшинства между ними определялись не титулами, а лишь разницей в возрасте, которая и устанавливала, кто будет считаться «старшим братом», а кто «младшим».[608] Но ни один из мангытских беев, как бы ни был он могущественен, никогда не осмеливался объявлять себя ханом — а ведь именно это сделал теперь амбициозный московский правитель. Неудивительно, что крымский двор не признал за ним этого статуса (как не признал и целый ряд стран в Европе).
Иерархия чингизидских и западноевропейских титулов не вполне тождественны между собою, но, в целом, титул хана можно соотнести с титулом короля. Однако Иван ставил себя выше европейских королей и признавал равными себе лишь германского императора и османского султана[609] — стало быть, в глазах Крыма он дерзнул провозгласить себя даже не ханом, а «ханом над ханами», то есть, падишахом, хаканом…[610]
Для споров с Западом у Ивана была готова легенда о происхождении московских правителей от древнеримских императоров,[611] а для споров с Востоком — труднооспоримый довод: кем же еще, как не «ханом над ханами», может зваться правитель, которому давно служат ханы-Чингизиды в Касимовском юрте? Недавние события на Волге лишь укрепили эту аргументацию: тот, кто овладел двумя ханствами, может являться лишь ханом («царем»).[612] Приверженцы Москвы в Великом Улусе (как, например, Исмаил), стремясь польстить своему покровителю, уже давно присвоили ему этот титул, величая Ивана «Белым падишахом» и даже заявляя — вопреки здравому смыслу — о его прямом чингизидском происхождении.[613]
Так на просторы Улуса выступил самопровозглашенный хакан, намерившийся утвердить на смену Старому Сараю Бату-хана и Счастливому Сараю Менгли Герая свой «Новый Сарай»[614] Москвы. Он вступил в борьбу с природными потомками Чингиза за наследство Золотой Орды, и на его стороне стояли сила и военная удача. Для того, чтобы стать единовластным обладателем этого наследства, ему оставалось лишь победить нынешнего хакана Великого Улуса.
То есть, завоевать Крым.
Раненый барс
(1555–1565)
Нападения на Крым днепровских и донских казаков — Неудачи очередных ханских походов на Москву — Переговоры Девлета Герая с Иваном IV — Сыновья и беи предостерегают хана от заключения мира с Москвой — Хан безуспешно требует от Москвы освободить Казань и Хаджи-Тархан
Московский царь, чье слово и дело редко расходились одно с другим, безотлагательно перешел в наступление на Крымский Юрт.
606
Говоря об отсутствии экономической мотивации в стремлении крымских ханов достичь династического верховенства над государствами-наследниками Улуса Бату, следует учитывать, что у их заинтересованности было иное веское обоснование: обеспечение безопасности Крыма. Как показывает ход всех вышеописанных событий, восточные соседи Крымского Юрта (вначале Сарай, затем — Ногайская Орда и Хаджи-Тархан) долго представляли серьезную угрозу для государства Гераев. Не имея возможности держать эти обширные области под прямым военным контролем, крымские ханы стремились обеспечить свою безопасность «монгольскими методами контроля над степью посредством племенной лояльности» (C. M. Kortepeter, Ottoman Imperialism During the Reformation: Europe and The Caucasus, New York 1972, p. 115) — то есть, пытались привести эти государства в свой формальный вассалитет, что рассматривалось как средство обеспечить Крыму мир с их стороны. Важнейшей задачей Гераев было добиться признания себя как династии общеордынских правителей, поскольку освященный джучидскими традициями статус верховного хана обеспечивал правителю непререкаемый авторитет и, как следствие, мир со всеми его вассалами. См. C. G. Kennedy,
607
В. Е. Сыроечковский,
608
В 1488 году предводитель крымских Мангытов Джан-Куват (племянник ордынского бея Темира Мангыта) писал Ивану III: «Как ты относился к дяде нашему, Темиру [так относись теперь и к нам, поскольку] и мы теперь на том же юрте, что и он. А сверх того, пусть бы он [великий князь] посчитался со мною годами: если он окажется старше меня, то он будет мне старшим братом, а если я его младше, то я буду младшим братом»
609
610
В отношениях с восточными соседями Иван IV использовал титул «ulug han» — т. е. «великий (верховный) хан» (Г. Iналджик,
611
Матерью Ивана III (и, стало быть, бабкой Ивана IV) была Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора. Это родство по женской линии не давало Ивану права наследования царского (императорского) титула византийских правителей. Потому для официального обоснования царского титула Ивана IV московскими книжниками была составлена легенда о происхождении рода великих князей непосредственно от императоров Древнего Рима. Этой легендой московский двор пользовался как аргументом в спорах с европейскими дипломатами, отрицавшими законность принятия Иваном IV титула царя (Р. П. Дмитриева,
612
J. Pelenski,
H. Inalcik,
М. Чернявский,
613
В. В. Трепавлов,
В. В. Трепавлов,
614
M. Khodarkovsky,