Мехмед-паша с нетерпением вглядывался в морской горизонт, высматривая паруса османской эскадры. Порой, завидев вдали силуэты кораблей, идущих со стороны Стамбула, он торопился поднимать знамена и палить в воздух, приветствуя избавителей салютом[251] — но каждый раз торжество оказывалось преждевременным: на прибывавших судах не было ни янычар, ни нового хана, и никто не мог точно сказать, когда же падишах пришлет подкрепление… Наконец, ожидание наместника было вознаграждено — к пристани причалили два корабля с долгожданной вестью: к Кефе движется большой османский флот с новым ханом на борту, готовьтесь встречать его ближе к ночи.
Так и сталось: незадолго до полуночи кефинский порт наполнился десятками галер, янычары скатывали по сходням пушки, а Джанибек Герай, опасливо озираясь, вступил на крымский берег и вместе с Девлетом под усиленной охраной проследовал на ночлег. Шахин Герай понял, что пальба и гомон в крепости на этот раз — не ложная тревога, а сигнал к скорой битве. Это не только не испугало, но и обрадовало его: калга был уверен в своих силах и язвительно высмеивал давнего соперника, снова явившегося попытать счастья в борьбе за трон.[252]
Полный отваги и надежд, Шахин Герай дожидался рассвета, чтобы ринуться в бой, — но, как вскоре выяснилось, этому противостоянию суждено было разрешиться не звоном клинков и грохотом орудий, а перешептыванием темных фигур, сновавших во мраке от шатра к шатру в ханском лагере.
Утром 30 июня братьев потрясла ужасающая новость: стало известно, что на рассвете командиры крымского войска все как один отправились в Кефе к Джанибеку Гераю, поцеловали полу его халата и признали его своим законным правителем. Первым, кто поспешил засвидетельствовать свою покорность новому хану, стал Мемет-Шах-ага, командир отряда, что стоял ближе всех к городским стенам, а за ним на поклон к Джанибеку Гераю потянулись и все остальные.
Это была катастрофа.
Еще вчера вельможи были готовы сражаться вместе с калгою и ханом против Кан-Темира — но теперь в Кефе появился Джанибек, который был им гораздо милее Мехмеда Герая, а с Кан-Темиром можно будет поквитаться и при новом правителе. Что же до простых бойцов, то они сызмальства были приучены повиноваться прежде всего своим родовым старейшинам, и лишь затем — хану. Потому, выполняя волю беев, войско беспрекословно обернулось против своих прежних повелителей — и теперь братьям оставалось лишь спасаться от собственных подданных.
Мехмед Герай, не тратя ни минуты, бросил свой стан и с дюжиной верных слуг скрылся в горных лесах. Мирзы хотели схватить и Шахина Герая — но взять калгу было очень непросто: его окружало несколько тысяч казаков, не ждавших пощады и потому оборонявшихся с отчаянной яростью. Ощетинившись во все стороны пушечными стволами, казацкий табор стал медленно отползать от Кефе в сторону Арабата. Девлет Герай с Кан-Темиром вышли из крепости и накинулись на казацкий строй, но были отброшены назад пушечным огнем. Казакам удалось покинуть Крым без серьезных потерь: дойдя до Арабатской стрелки, они прошли по ней к переправе через мелкий морской пролив, вступили на материк и добрались до Запорожья.[253]
Вместе с казацким войском на Днепр прибыл и Шахин Герай. Он в одночасье лишился и власти, и родины, и брата (судьба Мех-меда Герая оставалась неизвестной: по Крыму ходили слухи, будто его убили, отыскав в лесу, родичи Кан-Темира[254]). Однако даже столь сокрушительное поражение не поколебало духа Шахина: утратив всё, что имел, он по-прежнему рвался в бой.
Поставив свой небольшой лагерь рядом с казацкими куренями, крымский изгнанник сел за письмо польскому королю. Это был трудный разговор для калги. Если даже в прежние дни, когда Шахин Герай был в силе, Зигмунт принимал его горячие призывы к союзу лишь с осторожной отстраненностью — то чем же теперь сможет склонить короля на свою сторону несчастный изгнанник? Но у Шахина Герая еще оставалась последняя, самая высокая, ставка — и он выложил ее перед королем.
253
S. Przylеcki,
E. Schutz,
Л. М. Савелов,