Затем все собравшиеся направились к «ходжам» — ученым мудрецам, дабы те погадали, будет ли мирзам удача в столь важном начинании. Те, проведя свой таинственный гадальный ритуал, постановили: «Что начали — то делайте; вам должно повезти». На этом мирзы распрощались с послом, отошли за Днестр и, встав на границе королевских владений, стали ожидать разрешения перекочевать на Подолье.[415]
Коронный гетман Конецпольский давно мечтал привлечь буджакцев на службу Речпосполитой.[416] Он знал, что внезапное дружелюбие соседей продиктовано лишь страхом, но все же поддержал их просьбу: ведь подчинение Буджакской Орды Варшаве многое изменило бы в отношениях Польши, Турции и Крыма (да и выплачивать буджакцам жалование за охрану границ обошлось бы куда дешевле, чем терпеть их набеги). Но Владислав IV, как и прежде, уклонялся от ответственных решений — а тем временем в Буджак уже пришли Ислям Герай и мансурский бей Гулюм, настойчиво уговаривая беглых мирз проследовать в Крым. Теперь рассчитывать на помощь поляков было поздно, да и простолюдины в улусах подняли ропот: сколько можно скитаться по чужим степям, когда уже подступает осень!
Ураку, Салман-Шаху и их товарищам поневоле пришлось смириться. Под пристальным надзором Исляма Герая они опять повели свою орду в Крым. И хотя хан передал им свое твердое обещание, что не будет мстить за смерть Хусама и Саадета,[417] на душе у мирз было неспокойно, и они на всякий случай постарались сохранить добрые отношения с польским соседом: «Мы остаемся вашими друзьями и будем предупреждать вас о всякой опасности, — писали они с дороги коронному гетману. — Хан прислал столько беев и мирз с такими великими клятвенными посулами, что смог увлечь наше голодное и боязливое войско в Крым. Для того мы у вас и просили войск ваших, но поскольку они так и не пришли, то иначе статься и не могло… Просим, не гневайтесь на нас за наш уход».[418]
Следует сказать, что осторожность Владислава IV имела под собой веские основания. О каких татарских казаках на службе Речпосполитой могла идти речь, когда ныне король едва управлялся с казаками украинскими… Давние противоречия между казацким сословием и правительством в эти годы небывало обострились. Десятки тысяч поставленных вне закона выписчиков требовали признать за ними все причитающиеся казакам права, а реестровцы возмущались утеснениями своих вольностей и многолетней задержкой жалования. Все это не замедлило вылиться в казацкий бунт.
В 1635 году король приказал поставить на Днепре крепость Кодак, чтобы стоящий в ней гарнизон пресекал как вторжения крымцев на Украину, так и самовольные вылазки казаков на море. Но не прошло и нескольких месяцев, как Кодак вместе со стоящим в нем королевским отрядом был уничтожен возвращающимися с моря казаками. И хотя зачинщики были схвачены и покараны, мятеж с той поры лишь ширился, охватив на несколько лет все Приднепровье.[419]
Летом 1637 года восставшие избрали своим гетманом Павла Бута, который к тому времени как раз вернулся из буджакского похода с Инаетом Гераем. Мятежный гетман разослал по всей Украине призывы к восстанию и, собирая к себе по пути новых и новых сторонников, двинулся под Черкассы. Там ему удалось захватить и убить своих главных соперников: командиров казацкого войска, утвержденных правительством. Успех Бута оказался недолог: очень скоро он был разгромлен и казнен, но взбунтовавшиеся казаки стали скапливать на Запорожье новые силы, дабы грядущей весной продолжить наступление.
415
B. Baranowski,
416
Еще в 1632 г., пытаясь привлечь Урак-мирзу на помощь в войне с Московией, коронный гетман писал королю: «Если бы только нашлось с десяток тысяч талеров, я бы нашел способ переманить орду от Кан-Темира, чтобы она служила Вашему Величеству и оставила свои набеги на Речпосполиту».
417
419
М. Грушевський,