Со времени императрицы Екатерины на флот стали приходить и дети более родовитого дворянства, порой даже отпрыски отдельных разорившихся аристократов. При этом во все времена весьма поощрялось создание флотских офицерских династий, отдельные из них, такие как Сенявины, Бутаковы, Перелешины, насчитывали порой по десятку и более представителей.
Исследователи декабристского движения уже давно провели анализ имущественного положения моряков-декабристов. Заглянем в документы, чтобы хотя поверхностно представить общую картину жизни морского офицерства 20-х годов XIX века. Офицер гвардейского экипажа А.П. Беляев писал в своих показаниях: «Я родился от бедных и благородных родителей». Только после заграничного плавания братья Беляевы собрали наконец, достаточно денег «чтобы обмундироваться, как следует, и сшили себе шинели из хорошего сукна, подбитые левантином». Капитан-лейтенант Н. Бестужев никакого имения не имел. Также как и брат его мичман Петр Бестужев. Их мать имела 34 душ крепостных и была вообще «состояния недостаточного». Братья Бодиско (один лейтенант, другой мичман гвардейского экипажа) своих имений не имели. Неразделенным семейным имением их владели мать, четыре брата и три сестры, и состояло оно из 200 душ крепостных в Тульской губернии. Лейтенант гвардейского экипажа Вишневский жил своим жалованьем и был «обременен долгами». Мичман гвардейского экипажа Дивов «по смерти отца… остался… нескольких дней от рождения» и был «воспитан трудами матери, не получившей после мужа никакого имения». Вдова жила только своими трудами «и вспомоществованием благотворительных людей». Что касается лейтенанта Завалишина, то, по его словам, у него: «отец… и мать… умерли, оставив трех сыновей и одну дочь без всякого состояния». Лейтенант гвардейского экипажа Кюхельбекер 2-й тоже был достаточно бедным человеком Мать его не имела собственности и жила «с дочерью своей, девицей Ульяной, у дочери своей, вдовы…». Лейтенант того же гвардейского экипажа Мусин-Пушкин имел сестру Ольгу, которая была замужем за штабс-капитаном Масловым, за нею было «40 душ, за мужем… 20 душ». Невестка Мусина-Пушкина, бывшая замужем за его братом, отставным капитан-лейтенантом Степаном Мусиным-Пушкиным, жила в Кронштадте в доме отца своего матроса Тимофея Горюнова. У капитан-лейтенанта Торсона мать была «в бедном положении». Он сам не имел никакого имения. Братья Цедриковы имели сестру, которая жила по родству у генеральши Княжниной и была «состояния недостаточного». У барона Штейнгеля семья «находилась в затруднительном материальном положении». А про тещу свидетельствовали документы: «Живет в Москве и находится в крайней бедности». Таким образом, из 17 флотских офицеров только братья Бодиско происходили из сравнительно состоятельной семьи, да еще лейтенант Ленин оставил своей вдове 77 душ. По-видимому, так жили многие.
Власть никогда не была щедра на жалованье морякам. Если в XIX веке постепенно ситуация стала выправляться, то в первые годы создания флота все обстояло намного хуже. Из письма первых гардемарин, проходивших обучение в Испании: «И ныне мы подрядили себе квартиры, и содержимся одним хлебом и водою, и за тем не остается ничего, чем бы содержать рубашки, башмаки и прочие нужды. И во академии мы учимся солдацкому артикулу, и танцовать, и на шпагах биться, а математики нам учиться не возможно, для того что мы языку их не знаем Мы же все во взрослых летах, о чем и его царское величество известен. И желаем быть в службе. А здесь мы у командора своего просили многажды, чтобы нас послать на галеры и оной наш командор сказал что «его королевское величество содержит только шесть галер и те в Сицилии и определить де вас кроме академии некуды, понеже те галеры стоят заперты в порте от неприятеля, и не токмо де галеры, но и корабли мало ходят, и на галерах их гардемаринов нет». Мы ж многократно просили, чтобы нам прибавили жалованья. И оной командор нам сказал что больше того нам жалованья не прибавят, и ко двору королевского величества писать позволения нам не дал, а сказал нам чтобы мы о всех своих нуждах просили у царского величества. И оным жалованьем нам содержаться невозможно, потому что мы другова места на все такой дороговизны не видали: о чем ваше сиятельство извольте осведомиться помимо нас А гишпанские гардемарины содержатся не жалованьем, но больше прилагают от домов своих. А мы дворяне не богатые, от домов своих не только векселей, но и писем не получаем. И в венецианской службе были мы в крайнем убожестве, ежели бы житья там нашего продолжилось, могли бы от скудости пропасть; а ныне приключилась и здесь великая нужда, ничем не меньше прежней: первое, что голодны, второе, что имеем по одному кафтану, а рубашек и протчего нет. Всепокорно и слезно молим вашего сиятельства, умилосердись, государь, над нами, чтобы нам не пропасть безвременно. Соизволь доложить его царскому величеству, чтобы нам быть в службе, а не в академии, и определил бы его царское величество жалованьем, чем бы можно нам содержаться. Ежели мы будем многое число (время?) в академии, то практику морскую, которую мы приняли, можем забыть (а вновь ничего не присовокупим: понеже танцование и шпажное учение ко интересу его царского величества нам не в пользу). Ежели к нам вашего сиятельства милосердия не явится, истинно, государь, можем от скудости пропасть. Умилостивись государь, над нами, понеже кроме вашего сиятельства помощи себе получить не можем».
Трудно себе представить, но в период правления императрицы Елизаветы Петровны общий оклад всех русских моряков был менее оклада одной гвардейской роты!
Теоретически морским офицерам можно было улучшить свое материальное положение, получив земельный надел. Но сделать это удавалось далеко не всем, так как выделение земли рассматривалось, как награждение за особые заслуги, а потому массовым никогда не было. Вообще же, пожалования офицерам деревень с крепостными крестьянами начались в 1711 — 1716 годах, но производились весьма нечасто и за конкретные подвиги, да и то лишь «по удостоению высшего начальства».
В большинстве случаев для получения имений в собственность офицеры обращались с просьбами («слезно» и «рабски») к своему прямому начальнику, обосновывая необходимость получения земельной собственности, своей бедностью, и обязательством за себя и детей «до гроба верно служить» его (ее) величеству.
Наряду с этим порой за один и тот же подвиг могли награждать «материальными благами» поистине без меры. Например, после выигранного 24 мая 1719 года у шведов Эзельского сражения на командующего отрядом русских кораблей капитана 2-го ранга Н.А. Сенявина обрушился настоящий поток монарших милостей. Он был, через чин, произведен в капитан-командоры. Ему передали в собственность деревни, расположенные в Нижегородском, Юрьевско-Польском, Гороховецком, Рязанском, Дмитриевском, Орловском уездах (199 дворов). Кроме того, он получил в Копорском уезде мызу (40 дворов), и в 1720 году деревни под Рязанью. В 1729 году, когда Петр II пожаловал еще 1167 душ крестьян из деревень, он стал уже одним из самых богатых помещиков Российской империи. Но случай с Сенявиным был скорее исключением, чем правилом. Подавляющее большинство морских офицеров так и оставались бедными до конца своих дней.
Вот типичный пример этой вечной офицерской нужды, когда заслуженный офицер вынужден унижаться, чтобы обеспечить свою семью. В своих воспоминаниях адмирал П.А. Данилов описывает, с каким трудом ему пришлось вернуть положенные ему по закону деньги. Заметим, что Данилов к этому времени уже находился в контр-адмиральском чине и мог напрямую обратиться к хорошо лично его знавшему министру. Увы, большинство офицеров такой возможности не имело. П.А. Данилов пишет: «А так как я по службе моей в Черноморском флоте не получал положенных там за дрова и уголья денег и по приезде моем сюда сколько я не просил, но мне все в том отказали, почему я пользуясь тем, что выбывший там главный командир, ныне морской министр, просил его приказать удовлетворить меня и через месяц из Адмиралтейств-коллегий последовал указ в ревельскую контору, чтобы выдать мне 150 рублей, которые получив, я благодарил министра и тут же напоминая его обещание взять в казну мой дом, построенный мною в Севастополе, за который, таким образом, я получил 1000 рублей, хотя таковой дом здесь стоил бы 2500 рублей, но я рад был, что и все не потерял, а потому весьма благодарил его за таковое благодеяние».