Лицо Койна вытянулось, но у Авреема не было настроения для извинений.
— Это — несправедливо, Авреем, — сказал Койн. — Разве я не всегда был рядом с самого первого шага?
— Верно, — согласился Авреем, — но чего стоит твоя поддержка, если это всего лишь меньшее из двух зол? Мы сделаем это и сделаем сейчас. Пришла пора Механикус понять, что мы не просто числа или ресурсы. Мы — люди, и мы не позволим себя убивать, потому что их это устраивает.
С тех пор как Исмаил заставил его душу ощутить боль сервиторов и крепостных «Сперанцы», Авреем понял, что не сможет закрывать глаза, не чувствуя тошнотворный ужас от страданий по всему флоту Котова. Он почувствовал смерти в подфюзеляжных жилых отсеках, когда отключили энергию целостных полей. Он плакал, когда и так уже повреждённые бронированные листы обшивки уступили, и целую палубу выбросило в космос.
Две тысячи триста семь мужчин, женщин и рождённых в космосе детей погибли, не говоря уже о трёхстах одиннадцати сервиторах, которые моментально замёрзли или потеряли органические компоненты.
Он больше не мог терпеть — и с помощью Исмаила — собирался показать Адептус Механикус, что с них хватит. Отключив успокаивающий шлем аркофлагелланта, он покинул убежище по маршруту, который так и не смог запомнить. С Расселассом Х-42 и Исмаилом он направился в ту часть «Сперанцы», где провёл немалое время не крепостным Механикус, как он раньше считал, а рабом.
Тота Мю-32 решил зайти с другой стороны.
— Вы — Избранный Машиной, крепостной Локк, — произнёс он, схватив руку Авреема. — Вы — особенный и не можете так рисковать собой. Вы слишком ценны, чтобы погибнуть из-за акта эмоциональной злости.
— Если я особенный, то должен заслужить этот дар, — ответил Авреем. — Если я — Избранный Машиной, то обязан как-то распорядиться этой властью, так? В конце концов, какой смысл быть кем-то важным, но не использовать власть, чтобы сделать жизнь людей лучше?
— Механикус убьют вас, — сказал Тота Мю-32.
Авреем ткнул большим пальцем за плечо и сказал. — Хотел бы я увидеть, как они попробуют это сделать, когда со мной аркофлагеллант. Я использую его, если потребуется, не сомневайтесь.
— Х-42 — мощное оружие, — согласился Тота Мю-32. — Но он смертен, как и все мы. Пуля в голову убьёт его, также как и любого из нас. Пожалуйста, передумайте, я прошу вас.
— Нет, — ответил Авреем. — Уже слишком поздно.
Ноги безошибочно привели его в пищеблок-86, на место предыдущей непреднамеренной расправы с крепостными, и Авреем улыбнулся, увидев, что идеально выбрал время. Одна смена из тысяч людей как раз заканчивала доедать питательную пасту, а другая ожидала у противоположного входа, пожирая голодными глазами предоставленные Механикус помои.
Группа аугметированных надсмотрщиков стояла у арочного входа, и Авреему понравилось с каким страхом они посмотрели на Расселласа Х-42 и отступили в столовую. Он заметил их призывы о помощи в ноосфере, и знал, что может помешать им достигнуть получателей, но желал, чтобы весь флот узнал о его присутствии.
— Пусть уходят, — произнёс он, подавив естественное желание Х-42 убить бегущих надсмотрщиков.
Хотя их было всего шестеро, похоже, они привели Адептус Механикус в такой ужас, о котором не могла мечтать даже целая армия разъярённых зелёнокожих.
Авреем направился прямо в столовую, ощущая, что глаза всех крепостных уставились на него.
Все здесь знали, кто он. Они слышали истории и пересказывали их друг другу и, возможно, даже добавляя детали от себя. На некоторых палубах его уже называли аватаром Бога Машины. На других его имя стало синонимом мессианских исторических личностей: великих освободителей, смутьянов-революционеров или пацифистких вестников терпимости.
Авреем являлся всеми ими и гораздо большим.
С Расселасом Х-42 и Исмаилом Авреем добрался до центра огромного помещения. К этому времени отчаянные призывы о вооружённой помощи достигли бараков скитариев, кадианских казарм и постов охраны. Сотни людей с оружием и желанием его использовать прямо сейчас приближались к пищеблоку-86.
Ни один из них не успеет остановить то, что должно произойти.
Авреем забрался на стол и повернулся на триста шестьдесят градусов, чтобы его увидели все. Он пришёл в простой мантии, красной, как у Механикус, но без столь любимых техножрецами украшений и грубой, как спецовки крепостных. Он не заготовил ни речей, ни пышных выражений, он и так знал, что люди с ликованием встретят то, что он собирался сказать. Слова должны исходить от сердца или все его проповеди быстро превратятся ни во что.