— Не знаю, — улыбнулась Миска, и тепло от ее улыбки было словно луч солнца после грозы и дыхание жизни тогда, когда надежды уже не осталось.
Катарина глубоко вздохнула, позволив студеной прохладе, самой сущности Кислева, наполнить легкие и разлиться по всему телу.
— Думаю, нам с тобой нужно вернуться, — сказала она.
— Твои воины будут сердиться, что ты была здесь одна? — спросила Миска, кивнув на стену изо льда, которую непрерывно терзали топоры коссаров.
— Вероятно, да, — отвечала Катарина, — но они любят меня и простят.
Вместе с наступлением утра пришел конец необычным для этого времени года дождям, земля просохла под солнцем и стала идеальной поверхностью для копыт коней кислевитов. И хотя ничто более не изменилось, один этот факт поднял дух всадников царицы.
Софья очень устала. Сначала она сделала то немногое, что смогла, чтобы помочь Ледяной Царице, затем они вместе с Рюриком всю ночь обходили лагерь. Целительница лечила раненых, пока не закончились медикаменты, он же записывал последние слова тех, кто не доживет до рассвета.
Вернувшись, они увидели, что Миска спала у тлевших угольков костра, но, когда Курт опустил на спину мерину тяжелое седло, она зашевелилась.
— Собирайтесь, — велел он, нагибаясь за подпругой и затягивая ее, потом повесил на луку седла ножны. — Мы уезжаем.
— Куда? — спросил Рюрик.
— На запад. В Эренград.
И снова Софья и Миска сидели вместе с Куртом на широкой спине Павла. Солнечный свет поднимал дух человека как мало что другое, и в возгласах слышалась слабая надежда на то, что Даж теперь к ним благоволил.
Они ехали в круге улан, окружавших царицу, которая по одной ей ведомой причине решила почтить Миску званием Хранительницы очага. Это чрезвычайно польстило девочке, и гордая улыбка освещала всех, кто смотрел на нее.
Сияющая инеем лошадь царицы пала под стенами Кислева, и теперь она ехала верхом на чалой кобыле, масть которой постепенно менялась на серую в яблоках. Софья не сомневалась в том, что, когда они доберутся до побережья, лошадь станет белоснежной.
Немногим более тысячи человек: мужчин, женщин и детей — двигались на запад вдоль течения реки Линск. Они ехали к закату уже пять дней, следом за ними гнались тяжелые грозовые тучи. Пробудившаяся от солнечного света надежда постепенно угасала, ибо каждый новый рассвет приносил очередные ужасы полнейшего опустошения непоправимо истерзанной земли: над сожженными деревнями кружили невиданно огромные стаи птиц-падальщиков, вдоль дорог выстроились зазубренные копья с насаженными на них трупами.
Некогда остерегавшиеся приближаться к человеческому жилью степные волки осмелели и с воем терзали трупы тех, кто пытался спастись бегством.
Но хуже всего были многочисленные жуткие тотемы из плоти, которые на прощанье оставляли северяне, — идолы Темных Богов из тел, вплетенных в гибкие раскидистые ветви черных деревьев, что росли там, где не вырастет ни одно другое дерево. Безжизненные руки и ноги жалобно шевелились, а голые черепа бормотали проклятия тем, кто к ним приближался. Увешанные бронзовыми изображениями северных богов, удобренные кровью деревья клонились к земле, и сердца людей при виде этих чудовищных обелисков наполнялись отчаянием.
Во время путешествия Рюрик записывал воспоминания солдат и деяния их предков. В его книге живой истории сохранялось богатство устной традиции Кислева, неизвестной за его пределами.
— Они же понимают, что только так о них сможет кто-нибудь узнать, — сказала Миска как-то раз ночью, когда Рюрик дивился готовности, с которой с ним беседовали воины.
Утром шестого дня до них донесся запах соленых вод моря Когтей, и у Софьи зародилась надежда на то, что они доберутся до Эренграда и не подвергнутся нападению. Когда после очередного дня пути стали надвигаться сумерки, они разбили лагерь в возвышающихся крыльях арки прибрежных полос Кислева, найдя убежище под устремленным ввысь ледниковым куполом большого водопада.
С Северных Пустошей дули ужасные ветры, но воины царицы не подпускали их, встав стеной вокруг высокого, ярко пылавшего костра.
Софья сидела подле Курта, Миска дремала у нее на коленях. Рядом с ними Рюрик быстро записывал заслуживающие внимания обороты речи и деяния людей, и книга стремительно заполнялась всевозможными колоритными рассказами о последних днях Кислева.
Напротив них, по другую сторону костра, царица со снисходительной улыбкой слушала добродушные подшучивания, беззлобные выпады и до нелепости преувеличенное хвастовство бояр.