— Нет, — заявила Миска, крепко сжимая окутанный серебряной паутинкой кулон, мерцающий морозно-голубым светом, — надежда есть.
Катарина смотрела, как «Триновант» благополучно выплыл из забитой обломками гавани, затем выдохнула облачко пара, которое заморозило дождь. Ее утешало то, что после ее смерти останется жить хоть кто-то из ее народа.
Тей-Мураз хлебнул из меха кумыса, не сводя глаз с тысяч и тысяч рыкавших зверолюдов, собиравшихся у подножия холма. При виде такого количества мерзких тварей унгольский всадник, несмотря на смуглую кожу орехового цвета, стал мертвенно-белым.
Катарина чувствовала ненависть зверей и возвращала им ее десятикратно.
Она взглянула на пальцы: кожа оказалась бледной до полупрозрачности. Царица по-прежнему обладала магией, но Кислев был уже все равно что мертв. Вместе со своей гибнувшей землей слабела и она.
Она заметила, что Тей-Мураз посмотрел на нее, и сказала ему:
— Пожалуй, мне тоже не помешает.
Тей-Мураз усмехнулся, обнажив желтые зубы, и бросил ей мех. Царица отпила большой глоток, чувствуя, как молочный алкогольный напиток горячим росчерком скользнул по пищеводу.
— Из моего собственного стада, — похвастался Тей-Мураз.
— Еще есть? — полюбопытствовал Вроджик, когда Катарина передала мех Урске Писанке. — Больно не хочется встречать смерть трезвым.
— Последний… — грустно ответил Тей-Мураз. — Последний в мире.
Вроджик сплюнул солоноватую дождевую воду и бросил:
— Да ладно, уже не имеет значения.
Урска Писанка заметила:
— Помнится, ты по жизни трезвым не бывал, так отчего со смертью встречаться по-другому?
— Да разве сыны Кислева бьются трезвыми? — прогремел Вроджик, осушив остатки кумыса, и швырнул мех на раскисшую землю.
— Никак нет! Только не мои сыновья. — Воспоминания заставили дрогнуть голос Тей-Мураза. — Все шестеро погибли под Старовойрой. Они погибли храбро и были пьяны, как тилийцы.
— Двое моих сыновей пали, сражаясь за Мажгород. — Урска стиснула зубы. — И еще один — за Чернозавтру.
— Дочерей у тебя нет? — спросила Катарина.
— Только одна была, — ответила Урска, и по щеке ее скатилась слеза, быстро исчезнув среди капель дождя. — Праага забрала ее еще во младенчестве.
— Эржбета никогда не рожала мне сыновей, — покачал головой Вроджик. — Это печалило нас, но все же дочери наполняли мою жизнь радостью. Они удачно вышли замуж и нарожали множество внуков.
— Они выжили? — спросила Катарина.
— Не знаю, — пожал плечами Вроджик. — В Год, Который Никто Не Забудет на их станицы напали. Мне известно, что северяне делают с женщинами, которых берут в плен, и надеюсь, Морр немедля забрал их, хоть все боги и проклинают меня за это.
Остальные кивнули, и Катарина почувствовала, как любила она этих храбрых воинов. Ни один из тысячи всадников, которые сейчас были с ней на холме, даже не подумал о том, чтобы сесть на корабль из Империи. Такая мысль просто не пришла им в голову — настолько они были преданны. Несмотря ни на что, они остались рядом с ней. Царица не могла представить любви больше.
— Тей-Мураз. Вроджик. Урска. Вы — мои богатыри, мои верные рыцари! — Катарина чувствовала, как нарастал в ней студеный холод магии Кислева. — Когда люди грядущих столетий станут рассказывать об этой битве, о вас будут говорить как о величайших героях, самых могучих богатырях Кислева, которые вернутся тогда, когда понадобятся этим землям больше всего!
Услышав слова Катарины, они все прослезились, удостоившись столь великой любви.
Ледяная душа Кислева хлынула в вены царицы, она гордо выпрямилась в седле и обратилась к своим воинам.
— Всем вам известно: наследников я не родила, — говорила Катарина, и ее голос слышали каждый мужчина и каждая женщина, которые стояли вместе с ней у высокого храма Тора. — Но сегодня здесь со мной все мои сыновья и дочери! На этом промокшем под дождем холме мы — один народ, одна земля. Сегодня мы бьемся за Кислев! Сегодня мы бьемся за погибших сыновей и дочерей нашей земли, за ее достойных матерей и отцов!
Воины приветствовали ее слова, вскинув к темным мрачным небесам мечи и копья, грозными боевыми кличами вызывая на бой зверолюдов.
Катарина подумала о часто поминаемом выражении, которое было в ходу с тех пор, как первая ханша-царица господарей перешла через горы.
Кислев — это земля, а земля — это Кислев.
И только теперь поняла, насколько ошибочно это утверждение.
— Кислев — это люди, а люди — это Кислев!
Тей-Мураз повторил эти слова как мантру. К нему присоединился Вроджик, затем Урска Писанка. Они продолжали скандировать, и вот за ними подхватили все роты, и даже Эренград отозвался эхом нового боевого клича.