Мать родилась в человеческом мире, где не было магии. Она говорила о нем тем же шепотом, которым люди обсуждали Паслен после извержения вулкана. Теперь эти земли называли провинцией Последствия.
Ранними утренними часами лежа в постели без сна, я задавалась вопросом, не живу ли все время в состоянии после. Именно так я чувствовала себя после смерти матери. Было время, когда у меня была семья, а было то, что после.
Теперь, день за днем лежа в темноте, я гадала, было ли происходящее последствиями или еще только извержением.
Глава 19. Лонни
Во тьме
В камере единственным моим спутником был гнев.
Еду приносили редко и без всякой последовательности. Я пыталась различать дни по смене охраны, но стражники, похоже, намеренно меняли график, чтобы нас запутать.
Тюремщики не были жестокими, но и доброты не проявляли. Чаще всего они меня игнорировали. Иногда, раздавая еду, осыпали меня непристойными комментариями или же просовывали руки сквозь решетку, будто я была каким-то зверем, выставленным напоказ.
Хуже всех был стражник, который дежурил в первый день моего заточения, – вот он не упускал возможности пнуть меня или ударить локтем в лицо.
Трудно определить, как долго я уже здесь находилась: время потеряло всякий смысл, а через дверь в конце коридора просачивалось слишком мало света. Регулы наступали шесть раз, а потом совсем прекратились.
Несколько месяцев камера рядом с моей пустовала, пока однажды в нее не привели нового заключенного.
Я едва подняла голову, когда его привели, – меня мало что интересовало, кроме еды и воды. Он не плакал и не лягался, зашел в камеру с гордо поднятой головой и прямой спиной. Я заинтересовалась и села.
– Каково это – знать, что ты здесь умрешь? – усмехнулся тюремщик, захлопывая дверь за пленником.
– Тот же вопрос могу задать и тебе.
Мое сердце забилось быстрее. Его голос был мягким и изысканным. Фейри. Они заперли здесь фейри.
– Что это значит? – выплюнул стражник.
Фейри не ответил, но по моей спине пробежала дрожь. Странное необъяснимое чувство охватило меня. Будь у меня хоть что-нибудь, кроме грязных лохмотьев, я бы поставила все на то, что тюремщик встретит свой конец в этом коридоре.
Я перебралась в другой угол камеры. Мне не нужны друзья во тьме.
Я лежала на спине и считала трещины на потолке.
Их были тысячи, но я проверяла себя, пытаясь понять, сколько смогу насчитать, прежде чем собьюсь. Пока меня не отвлекли от этого занятия крики в коридоре.
Казалось, будто уже много месяцев я не говорила с другим человеком. Скорее всего, так и было.
Я свернулась калачиком в углу камеры, когда пришли тюремщики с едой. Я просто надеялась, что они меня не заметят.
Тяжелые ботинки загрохотали по коридору, ненадолго останавливаясь у каждой двери, чтобы раздать хлеб и воду. Они подходили все ближе и ближе, пока наконец не остановились напротив моей камеры.
– Лон!
Я даже не пошевелилась.
– Лонни. Ты там?
Я перекатилась по грязному каменному полу, голова раскалывалась от обезвоживания. Все мышцы ныли от долгого бездействия, а при каждом движении желудок охватывала острая боль от голода.
Если это стражник-фейри, ему придется зайти в камеру и самому выволочь меня. Я не собираюсь помогать своим мучителям.
Мой голос стал хриплым и прерывистым из-за долгого молчания.
– Оставь меня в покое.
– Черт, я думал, ты умерла.
Я приоткрыла глаза и посмотрела наверх. Голос был мне знаком. Я поморгала в полутьме, неуверенная, что глаза не обманывают меня.
Калибан.
Я прокашлялась, но мой голос оставался сухим и хриплым.
– Не умерла.
Пока что.
Он просунул лицо между прутьями.
– Что ты здесь делаешь?
А что, по его мнению, я здесь делаю? Разве не видно? Неужели это не очевидно?
– Я…
Из соседней камеры раздался голос:
– Заткнись.
Я замерла. Сосед почти никогда не разговаривал со мной или с кем-либо еще, но я всегда ощущала его присутствие. Это была еще одна игра, которую я придумала. Угадай, в какой стороне находится камера фейри. Угадай, как он выглядит. Угадай, почему он заточен здесь вместе со всеми этими умирающими обезумевшими людьми.
– Почему? – наконец спросила я и обрадовалась, услышав нотку вызова в своем голосе. Я думала, что уже давно потеряла способность о чем-то беспокоиться. Или спорить с кем-то. Но, видимо, еще нет.
– Потому что они тебя слушают. Все время. У них повсюду уши, и поверь мне, они ищут тебя.