Время от времени мы выбирались в город навестить своих дальних родственников Пичугиных. Они жили большой дружной семьёй в получасе ходьбы от тёткиного дома. Младший сын Пичугиных Вовка был на полтора года младше меня, но это совершенно не мешало нам общаться. Весёлое открытое лицо младшего Пичугина всегда было готово расплыться в улыбке, а в глубине ярких голубых глаз сверкали шкодливые искорки, приглашая к озорным шалостям и авантюрам. Вовка бывал в старом доме. Он знал про обросшую замками дверь и странное помешательство тёти Вари.
— Они под старость все с катушек съезжают, — авторитетно заявил Вовка.
— Кто съезжает? — удивился я.
— Известно кто. Сёстры из старого дома. Десять их было и ещё восемь братьев. Мужики-то все померли или погибли в войну, а сёстры жили долго. До тёти Вари была тётя Надя, до тёти Нади — тётя Света. И у каждой свой бзик. Прабабка моя говорит, это всё потому, что проклятие на них висит. Дескать, отец их землемер был, по окрестностям Ельца лазил, под железную дорогу место подбирал. Во все норы, во все болота залез и как-то раз клад нашёл.
— Какой клад?
— Да кто его знает? Монгольский вроде. И будто бы заговорённый он. Если возьмёшь — кранты. — Вовка выпучил глаза и принялся делать руками пассы, как будто накладывал заклятие.
— Врёшь ты всё, — сказал я.
Мне стало обидно за родственниц.
— А вот и не вру!
— Как же тогда тётя Клава? Она вполне нормальная. Знаешь, какие пирожки вкусные печёт?
— Это она пока нормальная. Скоро тоже свихнётся, — поставил диагноз Вовка.
— А водителя её видел? — Я решил переменить тему, чтобы не поссориться, — Который на «Волге» ездит? Странный какой-то.
— Беспалого? Конечно видел. Он и у Варвары работал.
— Он говорил, что ему палец фашисты отрезали, а потом тётя сказала, что на заводе станком отрубило.
— Вот брехун! А мне сказал, что зимой на рыбалке отморозил.
— Может, он преступник или шпион, — предположил я. — Всё время врёт — раз, в тёмных очках ходит — два, неизвестно где живёт — три.
— Живёт-то он, вестимо, недалеко от вас.
— Точно! Не успеет тётя Клава позвонить, а Яша уже у ворот.
— Позвонить? — нахмурился Вовка. — Как позвонить?
— По телефону, балда!
— Сам балда! В старом доме телефона нет. Туда провода ещё не дотянули. — Вовка показал мне язык.
— Что значит — нет? — опешил я. — А как же тогда она его вызывает?
— Может, по рации, — растерянно предложил сын подполковника Пичугина. — Ты не видел в доме рацию?
Дни стояли жаркие и безветренные. Холмы и взгорки, извивы рек окутала плотная пелена излишнего, довлеющего тепла. С раннего утра над огородами и дорогами плыло и переливалось мутноватое марево горячего воздуха.
Листья растений печально обвисли, белый кот изменил своей привычке греться на крыше сарая и скрывался где-то под овином, в холодке. Старый каплун в соседском курятнике уже не кричал по утрам, а как-то смешно не по-петушиному кряхтел. Люди искали спасения у воды. Берега Сосны оккупировали страждущие прохлады горожане.
Всё началось, когда в городе стали умирать воробьи. Маленькие коричневые клочки перьев усеяли улицы Ельца, точно опавшие листья. Жители объясняли страшноватый феномен по-разному. Большинство сходилось во мнении, что виновата небывалая жара, но некоторые поговаривали о выбросе на химзаводе. Правда, в Ельце никакого химического производства отродясь не было, и сплетники грешили на ядовитое облако, принесённое ветром аж из самого Липецка. Однако, глядя на величественные белые громады, неспешно фланирующие по синему проспекту июльских небес, трудно было представить, что одна из них стала причиной гибели мелких пернатых проказников, которые так любили купаться в пыли у тёткиных ворот.
Ещё одна напасть — бродячие собаки. Целая стая барбосов появилась неизвестно откуда и принялась терроризировать окрестности, избрав своей «штаб-квартирой» тенистую пойму Ельчика вблизи нашего дома. Соседка говорила, что уже кого-то покусали и что давно пора вызвать «душегубку». Эта таинственная «душегубка» беспокоила меня куда больше, чем одичавшие дворняги. Зато на тётку весть о появлении собак произвела неожиданно сильное впечатление. Теперь с заходом солнца все двери и окна в доме наглухо запирались. А на большие ворота вместо ненадёжного замка был наложен тяжкий дубовый засов. Вечерами тётка надолго засиживалась в трапезной. Когда я ходил на горшок, то мог видеть её сквозь неплотно прикрытую дверь. В комнате тускло светила лампа. Клавдия сидела неподвижно, положив свои пухлые руки на белую скатерть. Перед ней на столе стояли маленькая иконка Божьей Матери и трёхлитровая банка с водой, заряженной на телесеансах Алана Чумака, а чуть ближе, между ладонями, покоилась «грозовая» брошь. Её выпуклая поверхность матово поблёскивала в мёртвом электрическом свете.