— Да. Чары уже действуют. Ступай же, время не терпит.
И Одиль, взяв бокал, поспешила за провожатым — маленьким усатым человечком в ливрее цвета Анжуйского дома.
— Пусть уходит, — услышала госпожа Сен-Этьен незнакомый голос. — Несчастная идиотка, она думала, что я ни о чем не догадаюсь!
Перед крестной стояла статная белокурая женщина в траурном лиловом платье. Она сняла маску, открыв лицо, бледное, с необычайно тонкой кожей — казалось, можно было видеть, как под ней переливается кровь. Глаза ее сверкали, словно черная яшма.
— Да, — после краткого молчания произнесла крестная. — Ты можешь видеть. На тебе печать.
— Я была избрана главой ковена долины Луары. И узнаю суккуба и вампира там, где их встречу.
Огни и музыка бала как бы отдалились на недосягаемое расстояние. Тьма сгустилась вокруг двух женщин. Только диск луны сиял в черном окне.
— Ты приносила жертвы на перекрестках и потому получила прозвище Ди-Ана, в честь Трехликой.
— Это так. И я узнала тебя, Мелисанда.
— Среди множества имен, что я носила, есть и это. Но те, кто учил тебя, — лишь ученицы моих учениц. Я уходила надолго, но я вернулась. И обычная ведьма не может бороться с Мер-Люс, дочерью Гилли Сидхеона и Пресайн из Туата Де Даннан. Мои звери и птицы сметут тебя в мгновение ока.
— Ведьма не может, — согласилась графиня. — Я сказала тебе, что была избрана главой ковена, но разве я утверждала, что ею осталась? В Святой католической Лиге мне разъяснили всю греховность моей прежней жизни и дали возможность ее искупить. Не только постом и ношением власяницы. — Она резко выбросила руку вперед, приложив ко лбу противницы то, что сжимала ранее в ладони. Крест, освященный самим папой, с сильнейшими реликвиями из хранилищ Ватикана, вправленными в его концы. — Изыди, Мелисанда, от лица Франсуазы де Монсоро, тайной сестры ордена госпитальерок!
И тьма пала на них обеих, тьма, в которой раздался звон разбиваемого стекла, а затем пронзительный вопль. Те, кто смотрел на луну в полночный час, могли бы разглядеть силуэт на ее диске, но вряд ли сумели бы определить, чей это силуэт — черного лебедя или крылатой змеи.
А когда тьма рассеялась, гости принца сбежались полюбопытствовать, что произошло, и сам принц, расставшись с докучливым посетителем, также подошел к разбитому окну.
— Что случилось?
— Не стоит беспокоиться, — сказала графиня. — Сильный порыв ветра разбил стекло. Должно быть, близится гроза.
— Да, гроза… — Принц приложил руку к виску. Он помнил, что собирался с кем-то встретиться… с женщиной… может быть, с этой блондинкой?
— Сударыня, — сказал он, — я поражен в самое сердце. Но сдается мне, я вас уже видел.
— Возможно, — улыбаясь, сказала она.
— При дворе?
— Поищите хорошенько в своих воспоминаниях.
— Во Франции, в Наварре, во Фландрии?
— Может быть, вы видели меня во сне?
— Да, сударыня, такие ангельские лица, как ваше, встречаются только в сновидениях.
— А теперь дайте мне руку, и продолжим нашу беседу за танцем… А потом, может быть, где-нибудь еще.
И бал продолжался, и одни слуги спешили смести с паркета осколки стекла, а другие выгоняли из спальни принца невесть как затесавшуюся туда оборванку со всклоченными патлами. Она рыдала, прижимая к груди грубую глиняную плошку, и лепетала что-то насчет своего высокого происхождения. Но ей, разумеется, не поверили и спустили с лестницы, да так резво, что она оставила на ступеньке стоптанную меховую туфлю.
19 июня 1584 г. принц Франсуа Анжуйский скоропостижно скончался. По официальной версии — от малярии. Однако ходили слухи, будто ему поднесла отравленный персик графиня де Монсоро.
Лорда Фрэнсиса Уолсингема, главу «Интеллидженс сервис», никогда не подозревали в причастности к данному событию.
В любом случае это стало концом династии Валуа. Бездетный Генрих III завещал престол Генриху Наваррскому, который установил гражданский мир и поддержал политический союз с Англией.
Достоверно известно, что графиня де Монсоро дожила до преклонных лет, в полном согласии с супругом, окруженная многочисленным потомством.
Что касается Одиль, то, говорят, она стала одной из фавориток Генриха IV и получила титул принцессы. Но у веселого короля Анри было так много любовниц, что проверить, верно ли это, невозможно.
Юрий Гаврюченков
Упырь
Если бы не тяжелые финансовые обстоятельства, последовавшие за развалом фирмы, я бы никогда не оказался в этой деревне, в грязном, тесном домишке с безнадежным названием «изба». Пищей мне служат картошка и вермишель, а чтением — толстенькая черная Библия, врученная на вокзале свидетелем Иеговы. Другого имущества, кроме гардероба, от прошлой жизни у меня не осталось, а посуду и кухонную утварь я купил вместе с домом. Приходится жить здесь, деваться некуда, и теперь я медленно становлюсь крестьянином.
Поселение, где я обреченно вложил средства в недвижимость, относится к разряду переживших пик расцвета лет сто назад и ныне естественным образом угасающих. Тому есть памятные свидетельства. У реки, за околицей, изъязвленным перстом царской эпохи тычет в небо колокольня сгоревшей церкви. Красный кирпич и вымытые дождями остатки побелки придают ей отвратительное сходство с больной плотью, отчего церковь кажется живой. Ее осквернили и сожгли приехавшие на уборку урожая пэтэушники. Говорят, раскаленные купола две ночи светились во тьме, пока не рухнули прогоревшие железные балки. Случилось это в шестьдесят девятом году, а в семидесятом появился Петр Кузыка.
Этого нелюдимого старика я успел застать, при мне он и окончил дни жизни своей. Лет тридцать назад пришелец с диковинной румынской фамилией был злым и энергичным мужчиной, и председатель совхоза сразу назначил его бригадиром. Кузыка отстроился на окраине деревни, женился, и через год жена родила ему сына. Василий Кузыка характером удался в мать. Говорят, добрая была женщина, смирная, она умерла задолго до моего переезда. Василий вырос тихим. Учился он в школе-интернате, отслужил в армии, однако в город не подался, а возвратился к родителям. Было ему двадцать семь, когда он женился. Два года светились в потемках души молодой невестки накаленные яростью купола ее терпения, пока железные балки нервов, подточенные огнем зловредности престарелого свекра, не рухнули. При каких обстоятельствах испустил дух Петр Кузыка, никому не ведомо. Приехавший из райцентра врач засвидетельствовал смерть от инфаркта. Старика похоронили на заброшенном кладбище у оскверненной церкви, где не погребали уже давно. Так меж покосившихся заржавевших оград, покрытых мхом и серым лишайником надгробий, возник свежий холмик с пахнущим смолою временным деревянным крестом. Поминки были смурными. Даже водка не веселила мужиков. Никто не любил Кузыку, и, кажется, со смертью старика надо всей деревней нависла туча неуверенности и боязни.
Месяца примерно полтора прошло со дня смерти Петра Кузыки. Мы справили по нем поминки на девять дней и на сорок. Василий оказался совестливым сыном. Он чтил память отца. Или, как будто заранее зная, ждал и опасался чего-то… Сейчас можно многое напридумывать, все будет соответствовать правде. Хотя кто будет читать записки коммерсанта, которого в свое время «окучили» бандиты и теперь он сам вынужден окучивать картошку на скудной почве Нечерноземья средней полосы России? Меня больше нет в сети Интернет, я ношу ватник и кирзовые сапоги, а кожаное пальто надеваю только зимой. Тогда ватник не продувает холодным злым ветром. Я пал очень низко. Мой скорбный пример может служить наукой другим желающим вкусить сомнительную сладость предпринимательского хлеба. А то, что я здесь наблюдаю и участником чего невольно стал сам, является в определенном смысле расплатой за непростительную беспечность, проявленную мной в лучшие дни.
Казалось бы, что может нарушить пасторальную скуку маленького села? Ни пожара, ни прочих бед. Главный скандалист — Петр Кузыка умер и не ругался больше ни с кем. Только жаворонки пели над могилой мерзкого старика. Но жарким летом високосного года смерти суждено было собрать обильную жатву. Нежданно-негаданно умер Иван Хомутов, здоровый мужик тридцати восьми лет. Тихо усоп. Жена его повторяла, что спать легли они вместе, а проснулась она одна. Иван был уже холодный. Должно быть, всю ночь на подушке рядом с ее головой лежала голова мертвого мужа, и бедная женщина, не подозревая, привычно обнимала рукою его коченеющую грудь.