— Сегодня он к вам опять придет. Что думаете делать?
— Да ничего. Покормим, как всегда, — ответил Василий. И добавил: — Отец же.
Словно это его оправдывало.
Я поглядел на братьев Михайловых.
— А мы что? — потупился Игнат. — Надо, конечно, чего-то делать.
— Вы хоть на могилу к нему ходили? — осведомился я. — Землю смотрели? Может, он и не умер вовсе, а просто живет в лесу.
— Я часто хожу, — вступился Василий. — Нормальная земля, не тронута. Как мы его закопали, так и осталась.
— Ты сам в милицию пойдешь? — набрался храбрости Валера.
Я только сплюнул. Определенно, в милицию я больше не ходок. Я ей не верю. А наших тихих поселян туда на аркане не затащишь, у них вечные отговорки: ехать далеко да хозяйство не на кого оставить… то да се… Вместо милиции я отправился на кладбище. Могила Петра Кузыки уже поросла травой. Просевший холмик был заботливо выровнен, у креста лежали чуть увядшие цветы. Высокие красные стены церкви нависали пугающей кирпичной громадой. Без купола и креста она казалась большой грозной башней, скрывающей до наступления темноты злобный, тупой и почти осязаемый сгусток тени. Возвращаясь с погоста, я подумал, что только в земле оскверненного храма из недобрых умерших стариков выводятся упыри. Дома я стал торопливо заниматься хозяйством — надвигалась ночь.
Они пришли ко мне вчетвером: Петр Кузыка и его злокозненные соседи. Даже после смерти вурдалак сколотил в загробном мире свою бригаду. Они мотались под окнами белесыми чучелами. В деревне даже собаки не лаяли. Я понял, что им тоже страшно. И еще я понял, что мне надо возвращаться в город. Пусть без денег, но там я буду ходить по улицам без опаски. А работу себе найду…
Перед рассветом вурдалаки сгинули. Вслед за тем раздался великий грохот и сотрясение земли. «Уеду!» — окончательно решил я.
Утром, напоследок посетив кладбище, я надел кожаное пальто и отправился пешком на станцию. Идти было шестнадцать километров, но я надеялся поймать попутку. У околицы ко мне присоединилась Валентина. Она отправлялась в милицию. Это было уже бесполезно, потому что на рассвете рухнула церковь, навеки погребя под развалинами могилу упыря и всех его безвинных жертв, лунными ночами стремящихся прочь из своих тесных гробов.
Сергей Удалин
Большая разница
Гайдуки нагрянули в Решинари в канун Георгиева дня перед самым рассветом. Быстренько окружили село, зажгли факелы и принялись под заливистый, захлебывающийся собачий лай сгонять народ на площадь перед церковью. Впрочем, даже матерые сторожевые псы умолкали и пятились от плетня, когда мимо них проезжали два всадника на холеных мадьярских жеребцах.
Передний — кряжистый, усатый мужчина средних лет в ярко-красной бекеше и высокой меховой шапке — на ходу отдавал приказания. Но по тому, как он оглядывался на спутника, закутанного в черный шерстяной плащ безусого молодого человека с непокрытой головой, сразу становилось ясно, кто здесь главный. Волосы у безусого были ярко-рыжего цвета, и когда мимо пробегали гайдуки, казалось, что именно от головы начальника они и зажигали свои факелы.
Безусый всю дорогу молчал и лишь одобрительно кивал, наблюдая за действиями подчиненных. По всему видать, что управляться с селянами им не впервой. Угроза поджечь дом подгоняла даже самых неторопливых, и через четверть часа все жители села, от малых детей до немощных стариков, собрались на площади. Тут рыжеволосый спешился и наконец-то заговорил:
— Радуйтесь, селяне! С кровавыми убийцами Батори покончено навсегда. Новый господарь Трансильвании князь Ференц Ракоци скоро наведет здесь порядок, и вы заживете спокойно и счастливо. И в первую очередь он повелел извести всякую нечисть, которая развелась по всей стране при попустительстве злокозненного негодяя Габора Батори. Для этого он и прислал нас сюда из Клуж-Напоки.
Ну, старик, — обернулся он к старосте, не такому уж и дряхлому на вид бородачу, не успевшему впопыхах надеть безрукавку и теперь поеживающемуся от утренней прохлады, — рассказывай, есть ли у вас в округе морои?
— Как не быть, — хмуро ответил тот. — Чай, не где-нибудь, а в Трансильвании живем.
— Чего ж ты тут стоишь? Показывай, где они хоронятся.
— Так, господин хороший, кабы мы это знали, давно бы сами справились, — виновато пробасил староста. — А те, кто знал, уже не расскажут.
Рыжеволосый зыркнул на него пронзительно-голубыми глазами, но затем самодовольно усмехнулся:
— Ну, старый, ты, видать, просто спрашивать не умеешь. Гляди, как это делается. — И он кивнул усатому, стоявшему по правую руку. — Начинай, хорунжий!
Разъяснений не требовалось. Дело было нехитрое и уже привычное. Гайдуки по одному подводили селян к хорунжему, а тот доставал из мешка головку чеснока и выдавал по дольке каждому испытуемому. Крестьяне морщились, но старательно прожевывали, после чего стражники отводили их в сторону.
Вдруг одна довольно миловидная девица с длинной черной косой, седьмая или восьмая по счету, поперхнулась, закашлялась и выплюнула чеснок на землю. Все замерли в испуге, даже собаки на мгновение перестали брехать. От неподвижного хищного взгляда рыжеволосого у многих по спине пробежал холодок.
— Повторить! — коротко распорядился он.
Хорунжий буквально вбил в рот несчастной новую порцию. Всхлипывая и пряча глаза, она все-таки разжевала едкую чесночину и после пристального осмотра — не утаила ли чего за щекой — заняла место среди прошедших испытание.
Зато следующий за ней тщедушный паренек даже не попытался попробовать чеснок на вкус. Отвернул голову, дернулся было бежать, но тут же забился в цепких руках гайдуков. По толпе прошелся ропот, но тут же утих от зычной команды рыжеволосого:
— Проверить!
Один из стражников поднес нож к горлу паренька, чтобы и не думал рыпаться, а второй резко дернул за ворот рубахи. На бледной, с синими прожилками шее только наметанный глаз смог бы разглядеть крошечные красные точки. Но гайдуки как раз и были народом бывалым.
— Укушенный, ваше благородие, — четко доложил тот, что рвал ворот.
Парнишка сразу обмяк и повалился бы на колени, если бы его все еще не удерживали под локти.
— Показывай, кто тебя кусал.
Крестьяне опять загудели, многие стали оглядываться по сторонам, но острые пики гайдуков убедили их, что лучше оставаться на месте. Да и укушенный в сопровождении четырех стражников, к всеобщему облегчению, направился не к ним, а в сторону кладбища.
Рыжеволосый с ними не пошел. Уже рассвело, и ему и отсюда было прекрасно видно, что творится за кладбищенской оградой. Паренек указал на старую, уже осыпавшуюся могилу с завалившимся набок крестом. Хорунжему принесли заранее заготовленный осиновый кол. Усатый воин долго примеривался, а потом воткнул заостренную палку в могильный холмик. Дюжий гайдук поднял над головой прихваченный в кузне молот. В этот момент с бугорка вновь посыпалась земля, крест накренился еще сильнее, и кое-кому из собравшихся на площади почудился короткий и глухой стон.
Гайдуку, видимо, тоже почудился, потому что ударить как следует у него не получилось. Кол углубился едва ли на локоть. Раздосадованный силач замахнулся снова и на этот раз приложился от души, с оттяжкой и уханьем. Но его голоса никто не расслышал.
Ни одна трембита не смогла бы издать звук такой высоты, какой разнесся над сельским кладбищем. И уж конечно, не было бы в нем такой боли, отчаяния, ярости, злобы и еще чего-то трудно уловимого. Наверное, обиды. Хотя кому и на кого тут следовало обижаться?
Народ на площади еще долго не мог прийти в себя. Мужчины и женщины одинаково тяжко вздыхали и истово крестились на купол церкви. И только появление гайдуков с укушенным вернуло их к действительности.
— Больше никого не знаешь? — со зловещей ухмылкой спросил у паренька рыжеволосый.
Тот отчаянно затряс головой, но так и не смог произнести ни слова.
— А если еще чесночку?
— Н-н-нет, н-не знаю, — выдавил-таки из себя несчастный.
— Ну и ладно, — с неожиданным равнодушием заключил предводитель гайдуков. — Уберите его, он мне больше не нужен.