— Ты в порядке? У тебя был приступ?
Харлоу ахнула, положив тыльную сторону ладони мне на лоб.
У нее жар. Я должна отвести ее обратно в ее комнату.
— Я провожу ее, — сказал Люк. — Я могу поддержать ее, если ей понадобится помощь, чтобы идти.
Я действительно чувствовала слабость, и моя голова все еще пульсировала, только на этот раз это не соответствовало ни ударам, ни тому, что я слышала снаружи.
Я просто чувствовала себя так, как будто у меня был жар, как будто я боролся с инфекцией.
Я кивнула и позволила ему обнять себя, когда мы покидали место ритуала. Я все еще хотела назвать это церковью, но теперь это казалось таким глупым аргументом. Низшие могли называть это как угодно.
— Что там произошло? — спросил Люк, когда мы отошли за пределы слышимости кого-либо еще. — Мне показалось, что ты была не в себе.
Мы пошли по тропинке между живыми изгородями, и я сказала:
— Я не знаю. Я чувствовала странный пульс в церкви. Я имею в виду ритуальное пространство.
— Тебе не нужно беспокоиться о том, чтобы называть это церковью рядом со мной, — засмеялся он. — Очевидно, я не традиционалист, иначе я бы с тобой не тусовался.
— Почему это имеет значение? — спросила я.
Я знаю что-то подобное только как церковь. Почему Харлоу расстроилась, когда я так это назвала?
— Церковь — это для старых времен, — сказал он. — До раскола, помнишь? Высшие и Низшие раньше смешивались через классовые барьеры, но этого больше не происходит. Церковь была предназначена для Высших, но честно? Я даже не знаю, важна ли она для вас теперь. Наука взяла верх, и Высшие гордятся тем, что логика и рациональное мышление преобладают над духовностью.
Раньше я не была такой надоедливой, верно? — спросила я, подавленная. — Все это не имеет смысла. Почему бы просто не объединить людей, чтобы все они были равны, вместо того чтобы разделять их?
— Откуда мне знать? — сказал он, пожимая плечами. — Я Низший. Ничто из этого не обсуждается в нашем кругу.
Затем я замолчала, не зная, что ему сказать. Я хотела бы защитить эту практику, но мне это казалось странным и неправильным. И я ничего об этом не знала. У меня в голове было мутное, туманенное ощущение, когда я пыталась вспомнить подробности раскола.
Это было неловко с Люком, единственное, что всегда висело в воздухе между нами. Похоже на глубокую трещину во всем, что мы делали, что мы говорили, каждый раз, когда мы прикасались друг к другу. Пропасть была такой глубокой, что дно было непостижимо, и ничто не могло закрыть ее.
Моя потеря памяти было моей стороной раскола, а его настороженность в том, что я Высшая, было его стороной.
Я не была уверена, что мы когда-нибудь сможем пересечься друг с другом. И если все же мы это сделаем, узнаем ли мы себя, когда увидим свои лица вблизи?
— Это мое место, — сказала я ему, когда мы подошли к башне моего общежития. — Знаю. Это слишком.
— Я в курсе, где ты живешь, — сказал он и одарил меня этой застенчивой кривоватой улыбкой, которая была подобна разряду электричества в моем сердце. Оно пропустило удар, перевернулось и вызвало во мне прилив адреналина.
— Тогда покажи мне дорогу, — рассмеялась я и указала на дверь. — Докажи.
— Конечно, солнышко, — сказал он, подмигнув. И когда он взял последнюю ноту моего прозвища, что-то задело струну внутри. Я уже слышала, как он говорил это раньше. Это было его особое прозвище для меня.
У меня была вспышка памяти. Видение яркого солнечного утра со светом, льющимся через высокое окно в обветшалой квартире. Мы лежали на матрасе под тонким одеялом. Он был надо мной, держа одеяло, как палатку, в воздухе танцевали пылинки, а его глаза сияли любовью.
И мы смеялись. Боже, как мы смеялись. Мы были так переполнены радостью, что она вырывалась из нас безумным смехом и взрывами счастья.
— О, — выдохнула я, и вот так просто все исчезло. Туман вернулся, и это воспоминание показалось неправильным. Все было искажено, как сон внутри сна, и когда я пыталась ухватиться за исчезающие образы, они лопались в моих пальцах, как мыльные пузыри.
У меня осталось угасшее чувство, что-то вроде любви, что-то вроде счастья.
— В чем дело? — спросил он, и я посмотрела в его глаза, надеясь увидеть в них сияние. Ничего не было. Они были прекрасны, невероятно темно-синие и почти фиолетовые при определенном освещении. Но в них не было никакой любови ко мне.
— Ничего, — сказала я. — Просто болит голова.
— Все еще хочешь, чтобы я доказал? — спросил он, и эта кривая улыбка снова согрела меня.