Ферендир был уверен, что у его наставников разрывалось сердце: оба испытывали отчаяние и потрясение, оба были возмущены, как взрытые и перевернутые вокруг них земля и камни. Да только они никогда не показали бы ему своего горя. Вместо этого Каменные Стражи, скорее всего, сосредоточились на мыслях о том, какие задачи возникли в сложившемся положении, что еще можно было спасти, чем помочь и как применить свои навыки и умения.
Да только был ли смысл что-либо предпринимать? Вот что в ту минуту интересовало Ферендира. Без сомнения, наставники, несмотря на собственную боль, действовали уверенно и явно видели смысл в том, чтобы идти сейчас вперед и словно выполнять некий заранее выработанный план. Ферендиру они до сих пор ничего не объяснили. Вот и сейчас Дезриэль задал ему незамысловатый вопрос о самочувствии и ждал на него ответа, но молодой альв хорошо понимал, что на такой же вопрос сам наставник не ответил бы.
«Подожду, — подумал Ферендир. — Когда придет время, они сами все расскажут, а до тех пор надо молча выполнять свой долг. Я должен слушать, учиться и служить!..»
В дыму на каменной осыпи разрушенной внешней стены появилась фигура. Это был Сераф.
— Ну как там дела, брат? — спросил Дезриэль и быстрее зашагал к Серафу. — Кто-нибудь уцелел?!
Ферендир тоже заспешил. Не хотелось оставаться одному среди груды покойников.
Сераф ничего не ответил. Его маленькая бледная фигурка замерла неподвижно на фоне столбов черного дыма, который все еще поднимался из-за развалин внешней стены и уносился по воле ветра с горных перевалов. Ферендир по мере приближения вглядывался в лицо Серафа.
Можно было ожидать, что наставник, который всегда мастерски скрывал свои чувства, желания и волнения, и в тот миг останется непроницаемым. Однако тем сильнее было потрясение Ферендира, когда он увидел на лице Серафа выражение невыразимого горя и глубокого отчаяния. На памяти послушника лишь трижды этот вечно невозмутимый альв выказал признаки гнева, четыре или пять раз он, кажется, был доволен и, наверное, всего один-единственный раз светился радостью и гордостью.
Нынешнее же скорбное выражение на лице у Серафа показалось Ферендиру небывалым. Сераф выглядел совершенно опустошенным и ничего не понимающим.
Когда Дезриэль и Ферендир подошли к большой груде обломков, на которой стоял Сераф, он произнес:
— Нет. Никто не уцелел.
Дезриэль решительно и быстро полез на камни, не обращая внимания, куда ставит ноги, хотя мог запросто поскользнуться и упасть.
— Никто, говоришь? — переспросил он Серафа. — Совсем никто?
— Да. Совсем никто… — негромко ответил Сераф. — Все разрушено. Все погибли.
Услышав это, Ферендир на полпути замер на месте и поднял на Серафа глаза. Тот смотрел мимо них, куда-то за горизонт, словно стараясь найти там ориентиры, которые наполнят его чрезвычайно длинную альвийскую жизнь хоть каким-то смыслом.
Дезриэль поднялся на вершину груды обломков, встал напротив Серафа и попробовал найти для него какое-нибудь деликатное молчаливое утешение, да только тщетно. В конце концов Сераф опустил глаза и стал сосредоточенно рассматривать каменные обломки у себя под ногами, а потом тихо прошептал Дезриэлю:
— Иди, и сам все увидишь…
Дезриэль отправился вниз, за разбитую стену. Он уже спустился с кучи обломков, когда Ферендир только поднялся на нее. Некоторое время послушник постоял рядом с Серафом, глядя то на него, то на развалины укреплений, то в сторону храма и жилых помещений, где столько лет текла его жизнь.
После долгого и тягостного молчания Сераф поднял глаза на Ферендира. Теперь в Каменном Страже полыхало глубокое невыразимое отчаяние и страстное желание, способное словно испепелить Ферендира на месте. Чего именно желал Сераф, было не понять, но в его взгляде читались ярость, гнев и горечь потери в сочетании с невозможностью разумно осмыслить увиденное…
Это была маленькая искра, из которой рождался неистовый лесной пожар.
— Послушник, судя по всему, это и есть твое последнее испытание, — промолвил наконец Сераф.
Это были важные слова. Ферендир покорно повернулся и стал спускаться с кучи обломков. Оказавшись на внутренней территории, он поднял глаза и заставил себя смотреть.
Трупы снаружи стали омерзительным зрелищем, но то были вражеские трупы. Здесь же валялись еще сотни тел, и большинство из них уже не принадлежало незнакомцам или каким-то страшилищам. Ферендир узнавал друзей, учителей и таких же послушников, как он сам. Кроме них, другой семьи у него не было.