«Иди! — сказала она. — Пока я не передумала!»
Ферендир стал поспешно рыть в ту сторону, откуда, по его представлению, шел чистый воздух. Где-то там были небо и облака.
Он даже не успел понять, что докопался до поверхности. Неожиданно кто-то подхватил его под руки и вытащил наверх.
Ферендир вдохнул влажный вечерний воздух подобно тому, как перешедший пустыню путник большими глотками пил бы холодную воду. Воздух был таким приятным, бодрящим и ароматным, что юноша чуть не лишился чувств. Вылезти из подземной ловушки ему помог Луверион, Хранитель Знаний с Зайтрека, — в его грустных глазах неопределенного возраста мелькнула едва заметная улыбка. В сумеречном лесу еще моросил дождь. Ферендир уселся на куче камней и земли, под которой был только что погребен, и долго не мог надышаться чистым и прохладным воздухом, нарадоваться жизни.
Луверион явился не один. Рядом с ним стоял сиарский великий воин в сияющих от эфирокварца доспехах. Таурвалон не без любопытства разглядывал Ферендира.
— Как вы меня нашли? — умудрился выговорить Ферендир между двумя глубокими вдохами.
— Я почувствовал, что ты здесь, — негромко ответил Луверион и присел рядом с Ферендиром на насыпь из земли и камней. — Уловил луч твоего внутреннего света.
— Да, он уловил луч твоего внутреннего света, — немного раздраженно пробасил Таурвалон. — Побрел себе куда-то в сторону, никого не предупредил. Этот ненормальный ускакал от нас на добрую лигу, прежде чем мы вообще заметили, что он отправился назад.
Ферендир не верил своим ушам. На бесстрастном лице Лувериона при этом не было никаких следов раскаяния или смущения.
— Я не сомневался, что друзья заметят мое отсутствие, подоспеют вовремя и помогут тебя вызволить.
Ферендир не очень хорошо понимал слова Лувериона, а только смотрел на него, ловил воздух ртом, тщетно старался утихомирить бешеное сердцебиение и успокоить натянутые, как струны, нервы.
Поблизости на лесистом склоне в фиолетовых вечерних сумерках с видом победителей двигались знакомые фигуры. Сераф, Дезриэль и их товарищи перебили гнавшихся за Ферендиром слаанешитов. Страшилища уже лежали мертвыми или корчились в предсмертных судорогах. Все они повстречались с молотом Серафа, пикой Фальцеи, алмазным чеканом Дезриэля и луком Меторры — она как раз ходила среди трупов и собирала выпущенные стрелы. Довольно долго члены отряда еще бродили среди деревьев и обследовали поле битвы, не замечая — или игнорируя — выжившего юношу. Только Луверион восседал в позе лотоса рядом с послушником на куче земли и камней и терпеливо дожидался, пока кто-нибудь все-таки соизволит заметить чудесное возвращение Ферендира.
Молодой альв понимал, что все еще перемазан в грязи. Капли моросящего дождя не могли ее полностью смыть. Как ни странно, Ферендир не стыдился своего вида и даже, напротив, чувствовал на себе благодать. Эта грязь стала для него священным знаком пройденного испытания, доказательством восхождения на новую ступень просветленности и могущества.
Стоявший ниже по склону Сераф внезапно поднял голову и увидел спасенного из-под осыпи послушника. Долгий взгляд наставника был таким тяжелым, что Ферендира буквально придавило. Остальные постепенно заметили, что всегда бесстрастный Каменный Страж застыл, раскрыл рот от изумления и уставился на что-то, словно загипнотизированный. Все проследили за его пристальным взглядом и наконец обнаружили Ферендира.
— Что ты здесь делаешь? — резко выпалил Сераф, не скрывая недовольства.
Ферендира обожгла обида. Зачем Сераф так жесток? К чему этот вопрос? Неужели появление ученика так его разозлило?
К счастью, тут вперед выступил Дезриэль. Он, судя по всему, был неподдельно рад видеть Ферендира.
— Как ты сюда добрался? — спросил он.
Все еще тяжело дыша, Ферендир махнул рукой в сторону валявшихся на склоне мертвых слаанешитов.
— Я шел за вами, а потом они на меня напали…
— Тебе было велено отправляться в другой храм, — ледяным тоном произнес Сераф. — Выходит, ты ослушался и нарушил прямой приказ!
Ферендир ощутил ребячий стыд — так всегда бывало, когда Сераф тыкал его во что-то носом. Всегда накатывала волна смущения от провала и собственной никчемности. Всегда казалось, что он тяготил наставников как самый бестолковый среди множества куда более талантливых и усердных послушников. Однако на этот раз тошнотворный приступ недовольства собой отступил перед новым чувством.
Это была гордость — чистая и непоколебимая. В ней не было привкуса незаслуженности, самонадеянности или излишества. Она заполнила сердце юного альва и утвердилась там, потому что он действительно совершил сегодня то, чем стоило гордиться.