Март Кройхауф поднял брови:
– Здесь принято, чтобы прислуга вместе с господами...
– Марти, – фыркнула экономка, – я знала тебя еще тогда, когда ты лежал в колыбели. Но и уже тогда ты был самодовольным и надутым.
– Помещица Кнопф никакая не «прислуга», как тебе известно, Мартин, – поспешил защитить свою экономку Ким. – Она владеет поместьем более чем в сто моргенов. [Морген – старинная немецкая мера площади, равная 0,25 гектара. – Прим. перев.] Ее муж погиб на войне, и она, не захотев сидеть на шее у детей, по собственному почину решила пойти ко мне на службу.
– Я в любом случае не стану голосовать за тебя, Марти, – съязвила помещица.
– Достаточно! – Ким поднял руку.– Предоставим куму Кройхауфу возможность порадовать нас.
Еще немного ворча, но, все же сознавая, что все внимание приковано к нему, Мартен Кройхауф достал нечто из кармана своей широкой накидки. Это была маленькая пузатая бутылка, едва ли больше ладони и из такого тусклого старинного темно-зеленого стекла, что невозможно было догадаться о содержимом. Этикетки на бутылке не было, а пробка была покрыта некоей темно-коричневой субстанцией. Помещица Мета сморщила лоб, как будто желая сказать: «Это выглядит, однако, не очень-то многообещающе».
Из другого кармана торговец извлек нож с коротким лезвием и начал соскребать коричневое покрытие. Потом он осторожно потянул за пробку, которая выскочила с громким хлопком. В воздухе разлился запах столь чистый, ясный и сияющий, что его, казалось, можно было увидеть. Это было так, словно в этой бутылке хранилась некая эссенция лета, запах которой распространился теперь в помещении, напоминая о зелени лугов, солнечном свете над полями и согревающем тепле винограда.
– Выпьем в честь Отца, – произнес Кимберон, когда купец поднес ему бокал.
– ...И в честь Матери, – продолжила домоправительница, когда золотистый напиток наполнил ее бокал.
– Во веки веков. Аминь, – завершил Кройхауф молитву, наполняя третий.
Они пили молча, и мир наполнял их сердца.
– Что это? – спросил Кимберон.
– Летнее вино, – объяснил купец. – С южных склонов в нижнем течении Эльдера. И больше никогда не говорите, что вино из Эльдерланда пить невозможно.
– Но тут, конечно, не один виноград? – рискнул предположить Кимберон.
– Добавлено еще несколько приятных травок, – определила госпожа Мета, – срезанных обязательно в полнолуние, когда они наделены большой силой.
– Этого я не знаю, – ответил Кройхауф, – но скажу вам, что, если б я имел только хотя бы одну большую бочку этого вина, какую торговлю я мог бы развернуть! Скажем, по шиллингу за пинту... или даже по два...
– Мне кажется, есть вещи, которые не продаются...
– Верно, верно, – вздохнул торговец, – и эта бутылка была так хорошо спрятана, что даже мародеры-больги ее не нашли. Зато теперь этот напиток должен на нас хорошо подействовать. – Он похлопал себя по толстому животу и сделал глоток.
– Марти, – обратился к нему Ким с тихим смешком, употребляя ненавистное торговцу уменьшительное имя, – у меня есть подозрение, что ты что-то от нас скрываешь.
Мартен Кройхауф поперхнулся и закашлялся.
– Но как ты... догадался? – тяжело дыша, спросил он, когда приступ кашля прошел.
– Ну, я не могу себе представить, что ты ходишь к избирателям только затем, чтобы осчастливливать их раритетами твоего винного погреба, – высказал свое мнение Ким. – Насколько я тебя знаю, ты редко делаешь что-то, если не видишь в этом выгоды для себя. Итак, чем я обязан честью твоего визита? Говори прямо, не стесняйся!
Коммерсант слегка покраснел.
– Ну, – начал он неопределенно, – ты член Совета Эльдерланда, и я, возможно, вскоре тоже... и нам лучше... в память старых времен... сохранять добрососедские отношения... и... – Он повернулся: – Тут еще дело в письме.
– В письме? – Ким нахмурился. – Что еще за письмо?
– Ну... хм... не так давно, когда я был в Усть-Эльдере по поводу распределения продуктов питания, ты ведь знаешь, я, собственно, несколько озабочен тем, чтобы у всех была еда, – так вот тогда я подумал, что есть смысл нанести визит пастору. Кроме того, он ведь тоже член Совета и такой милый, скромный человек, умный и понятливый...
– Он не так хорошо о нем отзывался после первой встречи, господин Кимберон, – заметила госпожа Мета, которая отнюдь не простила торговца.
– Как так? – поднял брови Ким. – Я и не знал, что ты уже знаком с пастором.
Марту было явно неловко.
– Ах, я думал, что все это давно забыто.
Но домоправительница уже не могла сдержаться:
– Тогда отец Одильон был сапожником в Усть-Эльдере, и он поставил на место кума Кройхауфа, когда тот за кружкой пива в «Золотом плуге» плохо о вас отозвался, хотя и не знал вас совсем...
– Хватит! – сказал Ким с напускной строгостью, которая плохо ему далась, поскольку про себя он вовсю веселился, глядя, как изворачивается торговец. – Дайте куму Кройхауфу договорить. – Он потянулся за трубкой, в которой почти ничего не осталось, и выпустил дым. – И что же с этим визитом?
– Да то, что, когда мы с пастором... то есть с отцом Одильоном сидели за чашкой чая, пришел посыльный. И тогда я сказал, что мы с тобой хорошо знакомы, и предложил, что отвезу тебе это письмо сам.
Ким все еще ничего не понимал.
– Что еще за посыльный?
– Посланник императора. У него было одно письмо для пастора, другое для помещика Родериха и третье для хранителя Музея истории Эльдерланда, – пояснил коммерсант.
– И где же это письмо?
– Да вот, оно у меня с собой. – Кройхауф принялся деловито возиться со своей курткой и последовательно вытащил из карманов на всеобщее обозрение следующие предметы: носовой платок с вышитой монограммой, золотые карманные часы, кошелек из оленьей кожи, стопку расписок, скрепленных серебряной скрепкой, и пятнистый кусок пергамента.
Ким не верил своим глазам.
– Что, это и есть послание императора?
– Да вы только посмотрите! – удивилась госпожа Мета. – На нем императорская печать!
Торжествующие нотки в ее голосе объяснялись радостью по поводу того, что завтра она расскажет обо всем этом на рынке.
Ким нерешительно крутил письмо в руках. На обратной стороне его тонким, каллиграфическим почерком было выведено: Ad Kimberonum Vitum B.A. Custodem[Кимберону Вайту, бакалавру искусств, хранителю (лат.)].
У Кима слезы выступили на глазах. Он вспомнил о другом письме, которое несколько месяцев назад держал в руках, тогда, в Гурике-на-Холмах, – о последнем послании магистра Адриона Лерха. Его любимого друга и наставника тогда уже не было в живых.
И внезапно Кима охватило то же чувство, что и в тот решающий час, когда они с Фабианом взяли судьбу фольков в свои руки и стали готовить их к последней решающей битве. Казалось, что остановившееся было колесо времени теперь снова набирает ход. История идет дальше, подумал он. Путь еще не закончен. Выступление в новый поход, новый день, шаг в неизвестное будущее.
Он перевернул письмо и невольно вспомнил печать магистра Адриона: жаворонок с пером в клюве. Здесь птица была более благородного происхождения – орел с распростертыми крыльями. Надпись, окружавшая его, содержала императорский титул: Fabians V Alexis Imp.R. [Фабиан V Алексис, император (лат.)]
У Кима возникло ужасное подозрение.
– Как давно у тебя это письмо?
– Н-ну... – Март Кройхауф втянул голову в плечи. – Когда я вернулся в Альдсвик, было так много работы дома и всяких дел... Я должен был заботиться обо всем и обо всех...
– Как давно?
– Ч-четыре недели.
– Четыре недели?! Ты хочешь сказать, что таскаешь в кармане императорское послание уже почти месяц и забыл о нем?
Март Кройхауф попытался по возможности съежиться и уменьшиться в размерах, что при его комплекции было достаточно сложно; вид у него стал такой несчастный, что хотелось немедленно начать ему сочувствовать.