Закованные в броню, они стояли передо мной, словно некие чудища. Мои перепуганные фрейлины дрожали.
Но я смотрела на них с обычным своим вызовом. К моему удивлению, они обратились ко мне со всем подобающим моему сану уважением, хотя слова их и прозвучали достаточно зловеще.
— Его светлость король хочет видеть вас, ваша светлость, — сказали они. — Он будет здесь через час. Не хотите ли вы приготовиться?
При этом намёке на мой не слишком-то опрятный вид я покраснела и позвала своих фрейлин. Через час я вернулась совершенно преображённая и оказалась лицом к лицу с негодяем, виновником всех моих бед. Своим внушительным обличием Марч полностью соответствовал тому портрету, который рисовали мои люди, его видевшие. Он был в полных боевых доспехах, только снял шлем, самый высокий, широкоплечий молодой мужчина, которого мне только доводилось видеть; чтобы посмотреть на него, пришлось запрокинуть голову. Черты его румяного лица, увенчанного шапкой рыжевато-золотистых волос, оказались поистине великолепными, явно принадлежащими человеку смелому и сильному, хотя, присмотревшись, можно было различить и некоторые следы разгульного образа жизни.
Рядом с ним его брат Ричард Глостерский походил на эльфа: он был на целую голову ниже, смуглый и слегка сутулый.
Оба брата были, очевидно, рады своей окончательной победе, но приветствовали они меня совершенно серьёзно.
— Ваша светлость, — сказал Марч, — прошло много лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
Даже угроза смерти не заставила меня опустить взгляд.
— Судьбе угодно было даровать вам победу, милорд.
Глостер сердито фыркнул, недовольный тем, что я не назвала его брата королём, но Эдуард как будто бы не обратил на это внимания.
— С судьбой не может тягаться ни один мужчина, ни одна женщина, ваша светлость, — охотно согласился он. — А теперь я должен попросить Вас поехать со мной в Лондон.
— С какой целью, сэр?
Он улыбнулся. Улыбка выглядела непринуждённой, но в его глазах не было ни мягкости, ни жалости.
— А уж это мне решать, мадам, с какой целью.
Мы смотрели друг на друга, и оба отлично знали, кто из нас хозяин положения.
— Могу ли я спросить о своём сыне?
— Увы, мадам, ваш сын мёртв.
Прошло несколько секунд, прежде чем я смогла заговорить.
— Как он умер? — спросила я:
Эдуард и его брат обменялись быстрыми взглядами.
— Он умер смертью храбрых, мадам, — сказал мне Марч. — Пытаясь собрать свой отряд.
Мне хотелось бы поверить ему. И я всё ещё хочу верить. Но до меня доходили слухи, будто мой сын был взят в плен и отведён к Марчу и его брату. В разговоре с ними он проявил презрение и был зверски убит. Поэтому я не знаю, чему верить, и только вспоминаю заговорщический взгляд, которым обменялись оба брата.
При этих обстоятельствах мне показалось бессмысленным спрашивать об участи Джона Комба.
Сомневаться в жестокости Эдуарда Марчского, разумеется, не приходилось. И Сомерсет и его брат, хотя и укрылись в церкви, были жестоко умерщвлены. Не подействовало даже старинное, освящённое веками право убежища, их вытащили наружу — кое-кто утверждает, будто сделал это Эдуард, — и изрубили на куски. Я отправилась в своё скорбное путешествие в Лондон, но Глостер уехал вперёд, и к тому времени, когда я достигла столицы, мой муж был мёртв. Разумеется, пустили слух, будто бы Генрих умер от отчаяния, узнав о полном крушении всех своих надежд и смерти сына. На самом же деле йоркисты всегда отрицали, что принц Уэльский является его сыном, и после того, как он погиб, а я оказалась у них в плену, им уже незачем было оставлять в живых бедного старого Генриха. Ещё более убедительно о характере Эдуарда свидетельствует относительно недавняя казнь его брата Джорджа Кларенса, которого он так и не простил за то, что тот, хотя и временно, переметнулся на сторону Уорика.
Что же могло ждать меня? В глазах йоркистов я была самой опасной из их врагов. Но как я уже упоминала, англичане не воюют с благородными дамами, хотя, возможно, было бы лучше, если б они это делали. Со мной обращались с величайшей учтивостью... но везли по ухабистым дорогам в повозке, которая всё время тряслась и подпрыгивала так, что, в конце концов, я отбила себе весь крестец и едва могла сидеть. Каждый час каждого дня я вынуждена была представать перед немытым сбродом. Некоторые улюлюкали, насмехались надо мной, и только мои охранники мешали им забросать меня грязью и камнями, большинство же хранило молчание, но все они знали, что перед ними проезжает низложенная пленная королева.