И так вплоть до самого Лондона. Нетрудно себе представить, что меня больше всего беспокоила именно эта заключительная часть поездки. Хорошо зная враждебность ко мне лондонцев, я не сомневалась, что здесь меня ждут худшие унижения. Однако мои опасения не сбылись. Лондонцы, казалось, испытывали передо мной благоговейный ужас. Когда я проезжала мимо, они глазели, показывали на меня пальцами и перешёптывались. Наконец-то Повелительница львов была закована в цепи.
Но, пожалуй, самым худшим для меня стал тот момент, когда я оказалась в своей камере, вдали от людских толп, и ко мне зашла Белла. При её появлении я встала и едва не сделала реверанс. Высокая и прекрасная, более пышно-соблазнительная, чем прежде, ибо как раз кормила родившегося в ноябре сына, она облачилась в лучшие одежды, украсила себя лучшими драгоценностями и с ног до головы выглядела настоящей королевой. Я же была одета в потрепавшееся во время путешествия платье и не имела перчаток.
Я поискала в её глазах хоть какое-то свидетельство нашей прежней взаимной любви. Возможно, я даже надеялась, что она обнимет меня. Но она даже не подошла ко мне.
— Сожалею о смерти вашего сына; — выговорила она.
— Спасибо.
— Грустно видеть вас в таком положении, Мег, — наконец обронила Белла. — Но муж дал мне слово, что вам не причинят никакого вреда.
— Что же меня ждёт?
— Ну... вы должны понимать, король не может так просто, без необходимых гарантий, вас отпустить. Я пришлю вам кое-какие книги, чтобы вам легче было скоротать время.
Она выполнила своё обещание, и, честно сказать, я испытывала признательность к ней, хотя и понимала, как много времени мне предстоит коротать. У меня нет ни желания, ни сил, чтобы подсчитать, сколько часов в шести годах, но могу заверить, что это очень и очень длительное время, когда ты в заточении.
Сдержала Белла и другое своё слово: я не страдала от грубого обращения, тяготило только то, что меня постоянно переводили из замка в замок, от одного тюремщика к другому. Эдуард, очевидно, опасался, что, если я долго пробуду в одном месте, меня могут попытаться освободить или мне удастся соблазнить тюремщиков и бежать. Пока же меня вверили заботам старой. Элис Суффолк, которая проявляла ко мне прежнюю доброту. Но в апреле 1475 года она умерла, и мои переезды возобновились. Томиться в заточении, не принимать никакого участия в великих событиях, сознавать, что активная деятельная жизнь уже не для меня, — суровое наказание для моей души. Не менее суровым наказанием оказалось и наблюдать за тем, как вянет моя красота, как на моей дивной шее появляются морщинки, а в волосах — седые пряди.
Но хуже всего угнетала неопределённость моего положения, то, что я не знала, как долго меня продержат в мучительном заточении.
Через несколько месяцев после смерти Элис меня выпустили. Всё это время папа собирал деньги на выкуп, которого требовал Эдуард Марчский, для этого ему, в конце концов, пришлось продать кузену Луи свои любимые владения — графство Прованс — за пятьдесят тысяч крон. Подари мне папа такую сумму денег в мои лучшие дни, трудно даже сказать, что я могла бы совершить.
Разумеется, я ничего не знала о том, что происходит, поэтому визит, который в ноябре этого года нанёс мне Ричард Глостерский, оказался для меня в какой-то степени неожиданностью. Сознаюсь, что я приняла его с некоторой тревогой в сердце, ибо ходили слухи, будто этот темнолицый малый собственноручно разделался с моим мужем и по поручению брата совершал некоторые другие тайные казни. Может быть, он приехал, чтобы разделаться со мной?
Пока я приходила в себя, он положил передо мной пергамент, где было написано следующее:
Я, Маргарита, бывшая замужем здесь, в Англии, уступаю всё, чем могла бы обладать в Англии в силу этого замужества, а также всё своё остальное имущество Эдуарду — нынешнему королю Англии.
Этот документ я подписала. Мне больше не за что было сражаться, к тому же я не имела для этого никаких средств. Так, по крайней мере, мне тогда казалось.
Затем меня перевезли под конвоем в Портсмут и я вновь пересекла пролив. Я надеялась, что меня встретит папа, но вместо него увидела суровых адвокатов, представителей кузена Луи. Они заставили меня подписать другой документ, где я отрекалась от права на какие-либо титулы, которые могли бы мне принадлежать как представительнице Дома Анжу, в обмен на ежегодную пенсию. В том угнетённом состоянии, в каком я пребывала, я не могла его не подписать.
Затем меня отвезли в поместье Рекюле, милостиво пожалованное мне королём. Я провела там несколько лет, а затем переехала в замок Дампьер, где и пишу эти строки. Дампьер находится недалеко от Сомюра, и хотя мне запрещено посещать город, очень приятно находиться там, где прошло моё детство, видеть Луару, в водах которой я некогда беспечно купалась.