Ромили молчала некоторое время, потом решилась спросить:
— Ты их обоих знаешь — и Ракхела, и Каролина. Как же тому удалось свергнуть законного короля с трона?
Яндрия пожала плечами:
— Не знаю. В ту пору, когда я покинула двор, Ракхел был самым ярым сторонником Каролина. Не уставал повторять, что король — самый-самый… Тот и поддался на лесть.
— Должно быть, Каролин — добрый человек, — задумчиво сказала Ромили. — Как бы то ни было, он доверяет людям. Тому же Орейну. И тебе… Вот бы взглянуть на него.
— Неужели ты его не видала, когда путешествовала с Орейном?
— Я знала, что король в Неварсине, но мы не встречались.
Яндрия удивленно вздернула брови, только добавила:
— Заканчивай с кашей, дитя мое, помой посуду, и отправляемся в дорогу.
Ромили молча выполнила, что было велено, оставшуюся пищу уложила в сумы. Уже вскочив в седло — оставалось только тронуть коня, — Яндрия вдруг сказала:
— Да, Каролин — добрый человек. Его единственный недостаток в том, что он слишком доверчив. Вот и с Ракхелом ошибся — нашел с кем дружбу водить! Ракхел — недестро, правда, получивший все законные права, кроме права наследования престола. Ты же знаешь, так всегда бывает с детьми от внебрачных связей. Если отец признавал ребенка, он становился членом семьи, но все равно незаконное происхождение накладывало свою печать. Подобный человек может занять самую высокую должность, никто не сомневается в благородстве его происхождения, однако он лишен права наследовать трон. Сколько Орейн ни доказывал Каролину, что Ракхел — змея, которую тот пригрел на груди, король не обращал внимания на его предупреждения. Считал, что Орейн завидует Ракхелу, ревнует, что ли… Орейн — и ревнует! Как такое могло прийти ему в голову!
— Но, вероятно, у Ракхела есть какие-то достоинства… Ведь не зря же Каролин приблизил его к себе.
— Я не могу судить объективно, ненависть слепит глаза. Понимаешь, Каролин — широкий человек, превыше всего он ставит честь. Он увлекается науками, новыми людьми… А Ракхел стремится к цели, как стрела, пущенная в мишень. Его заботит только власть — она ему и мечта, и жена, и надежда, и пища, и воздух! Он чем-то напоминает черную кошку, которая сходит с ума от запаха крови. А тот — от зловония власти… — Она сделала паузу, потом распорядилась: — Сегодня ты поведешь в поводу нашего червина. Я же поскачу вперед, чтобы разведать местность.
Скоро лес кончился, опять потянулись зеленые холмы, где в распадках копились прозрачные светлые рощи, а по берегам мелких речушек стеной вставали заросли кустарника. Не прошло и часа, как Ромили вновь почувствовала, что кто-то наблюдает за ней — все тот же редкий, смутный наплыв чужого видения, распростершаяся внизу земля. Теперь девушка уже не пугалась подобных картин — значит, Пречиоза опять сопровождает ее… Ромили закидывала голову и, щурясь, смотрела в зенит, раза два ей удавалось разглядеть в небе черную точку. Эта близость грела душу, она себя в чужом краю уже не так одиноко чувствовала.
«Ястребица и я — одно целое, наши жизни слились воедино: она вручила мне свою, я ей — свою».
Ромили могла бы сравнить их отношения с браком по любви, основанным не столько на плотской радости, сколько на духовном единении, на желании слышать, видеть, в полной мере ощущать вблизи родную душу. Слияние разумом с Пречиозой было полным, таким волнующим и горячим, какое она никогда не испытывала ранее. Даже с любимым скакуном! Она заботилась о коне, и он отвечал ей дружбой, но по сути они были чужими друг другу. Хозяин и работник, не более того…
«Да, Легконогий был мне как товарищ, надежный, сильный, а Пречиоза нечто большее… Совсем как любовник…»
Мысли ее потекли по иному руслу. Последнее всколыхнуло душу, и в первый раз девушка подумала, что не так уж плохо иметь любовника. Иметь кого-то, похожего на нее, и жить с ним совсем как она и Пречиоза. Вот тут-то и заключалась загвоздка. С ястребицей они давным-давно слились сознаниями, ну, можно сказать, сердцами, но ведь это слияние возможно и по-другому, не так, как Макараны относились к лошадям, собакам, ястребам. Конечно, это здорово — суметь преодолеть разделяющую человека и животное пропасть, но это не более чем дар природы. А вот дом Гарис хотел слиться с ней совсем иначе, однако его прикосновения, дерзкие взгляды, напор ничего, кроме омерзения, не вызывали. Еще более гнусным оказался Рори, когда начал выставлять напоказ похоть, право владеть ею — точнее, использовать ее как подстилку. Тот вообще был простак — за коня и плащ готов был перерезать горло человеку. Что же отвратило его от этого намерения? Ромили честно сказала себе — похоть, грязная страсть. Отдаться ей у девушки не было никакого желания.
Что касается Орейна — к сожалению, надо признать, что желал он ее, только когда считал, что она мальчишка. Это было, было, что уж там скрывать, и намеки Аларика имели под собой основание. Хотя, может, она и ошибается, потому что… — тут Ромили засмущалась сама себя, — потому что сама захотела отдаться ему, а он испугался. Странные все-таки существа эти мужчины. Когда это случилось, она, правда, сама ничего не поняла — повеяло только желанием приласкать этого впавшего в отчаяние богатыря. Теперь другое дело, теперь она соображает, что к чему, и, честно, Орейн устраивает ее более как друг, чем как любовник. Даже в тот раз, когда она была готова отдаться ему, ее тревожила мысль о возможности крушения дружбы, а как друга она его терять не хотела, вот с чисто женской интуицией и выбрала способ, который бы еще крепче привязал его к ней. Однако существует ли в принципе мужчина, который предназначен для нее? Определенно, его нет и не может быть среди парней, с которыми росла, среди друзей ее братьев, об этом даже смешно думать.
«За кого я могла бы выйти замуж, так это за такого мужчину, как Алдерик. Он единственный, кто разговаривал со мной как с человеком. Он и видел во мне человека, а не просто глупенькую сестричку Дарена, Алдерик, по крайней мере, не считает, что мужчина должен контролировать каждый шаг женщины. Что я, в конце концов, прирученный ястреб? Стоит на мгновение развязать путы, и тут же вырвусь на свободу? Так, что ли?.. Не то чтобы я очень хотела выйти за него замуж, но все же прежде, чем выходить замуж, надо, чтобы мужчина стал другом».
В течение этого дня и последующего всякий раз, когда Ромили бросала взгляд в небо, она могла видеть — то точкой, то росчерком — реющую в выси Пречиозу. Ястребица не желала садиться хозяйке на руку — Ромили один раз попробовала, потом оставила это занятие, однако мысленный контакт между ними не прерывался. Это было странное, уже привычное, но по-прежнему будоражащее ощущение. Смотрела ли она вперед на дорогу, под ноги ли коня, по сторонам — всякий раз в ее сознании возникала и другая картина: холмистая степь, частые перелески, скрученные нити речушек и масса зверья. Дичи тоже хватало…
Яндрия объяснила, что эти холмы, где они сейчас проезжают, называются холмами Киллгард.
Ромили была поражена — она выросла на холмах Киллгард, но та местность, которая раскрывалась перед ней, была ей совершенно незнакома. Ее родина — горы, пусть невысокие, повсюду скальные обрывы, крутые откосы, плодородной земли мало, и большинство полей создавалось трудом многих поколений. Люди носили землю на себе, на лошадях, на червинах, покрывали ею каменистые пустоши, склоны, осыпи. Земледелие в тех краях давалось большими усилиями, кровавыми мозолями. Все это мало походило не только на бескрайние плодородные равнины Валерона, но и на высокое, поросшее лесом нагорье. Горы были достаточно населены — здесь не было заметно и следов человека. Деревья встречались такие, что и десятку мужчин, взявшись за руки, не обхватить ствол. Дичи здесь было столько, что в глазах рябило. Охотиться не надо, стоит немного подождать, и рогатый кролик сам выбежит на тебя. Вот этим Пречиоза страшно ей досаждала. Сколько раз это повторялось, и каждый раз Ромили в дрожь бросало. Начиналось все невинно — неожиданно в поле зрения возникала движущаяся тень, вызывавшая пристальный интерес ястребицы. Сердце у Ромили сжималось в предчувствии неизбежного — хищник камнем падал вниз, вскрик, когти впиваются в оперенное или покрытое шерстью тело, удар клювом — и следом ощущение свежей теплой крови, заполнившей рот. Нескрываемое удовлетворение — и вновь мерный взмах крыльев и земля уплывает вниз.