Великая поэзия, таким образом, инкорпорирует в себя и свое жалкое отрицание, «истину фактов», которые всплывают уже тогда, когда они не в силах что-то изменить.
Вот, какой-нибудь ученый XX века всю жизнь изучал «Илиаду» и доказал, например, что она написана в VII веке до н. э., а не в VIII веке, как считалось ранее. За это открытие он станет основателем целой школы, всегда будет цитироваться во всех мировых филологических журналах как автор этой концепции. Его обязательно упомянут во всех диссертациях по Гомеру, изберут почетным академиком всех академий и почетным профессором кучи университетов. А я вот тут походя разгадал загадку и Гомера, и Первой мировой войны в истории, примирил все противоречивые факты и концепции, но про меня никто не узнает, никто не переведет мое открытие на мировые языки и не опубликует в научных журналах. Никто не воспримет это всерьез, мне даже докторскую степень по филологии и истории не присвоят, а все написанное выше воспримут как очередной прикол, софистику, частное эпатажное мнение, которое ни один «серьезный» исследователь даже не сочтет приличным упомянуть в библиографии трудов, посвященных гомеровскому вопросу.
«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», — сказал Поэт. И любому настоящему поэту эта аксиома известна, особенно после тысячелетий мировой истории, в течение которой подвиг Гомера повторили еще многие и многие, рангом куда как пониже. Однако, в современную эпоху конца западной метафизики, все фундаментальные аксиомы стремятся переиначить. Недаром авангардное искусство так воевало с классическими образцами, а искусство постмодернистское с ними играет и экспериментирует. Наверное, интересно было бы взглянуть и на эксперимент такого рода: насколько человеку дороже всяческих истин обман не возвышающий, а обман унижающий?
И эксперимент такого рода поставлен, вольно или невольно. Речь идет о творчестве Нобелевского лауреата, писателя Александра Солженицына. Если Гомер сумел превратить поражение греков в победу, то цель, которую поставил себе Солженицын, противоположна: превратить победу в поражение. Речь идет о великой победе 1945 года, победе, изменившей ход мировой истории, карту мира и спасшей сотни миллионов людей от уничтожения. Давайте разберемся, насколько это так и удается ли проект.
Истоки фашизма
Сначала о войне, победе и об истинах. Нам говорят, что фашизм возник чуть ли не как реакция на коммунистические движения в Европе. Мол, если бы не было коммунизма, не было бы и никакого фашизма, а был бы один сплошной либерализм. Это неправда. Фашизм возникает логично из всей западной истории, прежде всего греческой, как одна из версий ее развития. Выше уже был упомянут дух греков — дух превосходства над всеми иными народами-варварами и было сказано о «европоцентризме». Если не уходить так далеко в историю, можно вспомнить политическую и этическую проблематику Нового времени, из которой тоже в качестве одной из версий вытекает фашизм.
Новое время начинается с провозглашения свободы индивидуума. Каждый человек объявляется свободным субъектом, то есть «подлежащим», тем, откуда все исходит и ради кого все делается. Это революция во всем общественном устройстве. Если раньше, например в экономике, человек был включен во всевозможные отношения зависимости феодальной или цеховой системы, то теперь он сам регулирует свои трудовые отношения на рынке. Если раньше, например в политике, человек был включен в отношения вассальной зависимости, то теперь он сам должен участвовать в формировании власти через институты демократии. Если раньше, например в религии, человек был включен в систему Церкви, то теперь он сам хозяин своей совести, сам решает, что грех, а что нет, и сам судит себя и отвечает за свои поступки. Если раньше художник был включен в систему канонов, то теперь он сам выражает себя и сам творит каноны.
Однако, здесь начинаются проблемы: если каждый есть субъект и он свободен, то как субъекты могут действовать, не нарушая свободы друг друга? Возникает формула: из свободы человека не должно вытекать ничего, что бы противоречило свободе других. Это отчеканено в категорическом императиве И. Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла быть максимой всеобщего законодательства». Императив не говорит мне, как именно я должен поступать, он формален, зато я могу примерять его к тем или иным действиям. Например, убивать нельзя, потому что убив, я как бы заявляю максиму, согласно которой можно убивать. Если такая максима будет общей, то все поубивают друг друга и свобода исчезнет, а ведь из свободных действий не должно вытекать ничто, противоречащее свободе. Значит, максима «убий» противоречит категорическому императиву.