Но хорошая теория сталкивается с грубой практикой. Допустим, в мой дом врывается человек, который уже убил нескольких людей, и у меня нет сомнений относительно его дальнейших намерений. Могу ли я убить его? Ведь он — свободный человек! Или моя свобода должна заканчиваться перед кончиком его носа? Есть очень много ответов на этот вопрос. Например, толстовский, в духе этики «непротивления злу насилием». И на базе этого ответа не только Толстой, но и Ганди, а также огромное количество гуманистов и пацифистов несколько веков строят свои теории и практики. Надо дать себя убить и тем самым умереть достойным рая. Не будем спорить об их истинности, важно, что такой ответ возможен.
Возможен и другой ответ: нельзя превышать права на самооборону, то есть лучше просто нейтрализовать нападающего. Но как посчитать, какой именно вред он мне собирается нанести, и как рассчитать силу нейтрализующего удара? Если я его убью, с этим будет разбираться суд, потому что каждый раз разные обстоятельства. И это тоже ответ, один из возможных.
Но есть и еще один вариант: убийство позволено, так как нападающий сам нарушил категорический императив, и в этом смысле лишил себя права называться человеком. А если он лишил себя такого права, он подобен дикому животному, убить которое можно, поскольку животные вообще стоят ниже человека. Смотрите, какая логика тут уже закладывается: если где-то кто-то нарушает нормы, принятые в цивилизованном человечестве, то по отношению к нему позволено больше, чем по отношению к цивилизованному человеку! Индивидуумы неравноценны, неравноценны и их свободы. И такой ответ на эту ситуацию дается частью огромной европейской традиции.
Именно так и никак иначе обосновывали колонизаторы свое поведение по отношению к неграм, индейцам, жителям колоний, ко всем жителям иных культур. Индейцы и негры уничтожались десятками миллионов! Отец английского либерализма Дж. Локк, которым зачитывались отцы-основатели США, был пайщиком фирмы, торгующей рабами, и ничуть не смущался. Кстати, рабство в США было отменено позже, чем в России, а равные избирательные права в Англии разные категории населения получили только в 1928 году. Таблички «только для белых» висели в США до 1970-х годов XX века, и плюньте в лицо тем, кто говорит о 300-летних западных традициях демократии. Это та же логика — логика неравноценности людей. Самые ценные — белые-англосаксы-мужчины-протестанты-образованные-собственники. Ниже них женщины, необразованные, бедные, не-протестанты и так далее. Еще ниже те, что находятся уже между людьми и животными — представители других рас.
Есть огромное количество публицистических рассуждений на эту тему в европейской этике, политике и антропологии. Дескать, все разговоры о формальном равенстве и свободе индивидов — это чисто количественный подход, надо же смотреть на качество индивидов, кто более матери-истории ценен. Прогресс измеряется не количеством людей, как у китайцев каких-нибудь, а их качеством.
Эта проблематика волновала и русских мыслителей, например Достоевского. Что такое рассуждения Раскольникова: разве нельзя убить старую, вредную, ненужную бабку, чтобы вьтжил один молодой гениальный человек, который потом облагодетельствует человечество? А рассуждения Ивана Карамазова о «слезинке ребенка»? Разве справедлива история, которая идет к земному раю, если в этой истории пролито столько крови и слез, и справедлив ли будет земной рай, если он стоит на костях всех предшествующих поколений, которые не увидят результата и служили лишь средством для выживания тех, кто дожил? В то же время чистоплюй Иван, в чьи уста вложены эти рассуждения, невмешательством и, по сути, подстрекательством сделал так, что Смердяков убивает отца… То есть Достоевский усиленно ищет выход из апорий свободы.
Н. Федоров своей теорией оживления всех мертвых придумал оригинальное решение этой же проблемы «цели и средств»… Заметим, иных теорий, которые бы показывали, как все жертвы мировой истории могут быть искуплены, кроме теории Федорова, основоположника русской философии, до сих пор не было предложено ни в России, ни на Западе.
Теперь возьмем другую тему, которая накладывается на эту. Рост промышленности и богатства привел к взрывному росту населения. Ортега-и-Гассет описал это как «восстание масс».