Повенчанные
Аннотация: Продолжение «Не кровных». История шрамов и взгляд на события глазами Карины. Слава вернулась с Кавказа живая, но с усталой «пунктирной» улыбкой. Что-то случилось с ней там, в командировке. Карине предстоит узнать, что же кроется за новым шрамиком через бровь... Нечто, способное её напугать.
Липы под балконом пахли одуряюще сладко, ласково вздыхая от прикосновений тёплого ветерка. Карина подставляла этим добрым, умиротворяющим касаниям горящий лоб. Ощущения напоминали простуду, но какая простуда летом? Нет, это была лихорадка радости. Кожа под коротким халатиком была слегка липкой, тело просило прохладных струй душа, но Карина просто стояла и нежилась в дыхании позднего летнего заката. Смывать прикосновения и поцелуи Славы не хотелось. Её запах, отголоски её ласк.
Одно за другим гасли окна. Всё реже доносился глуховатый шум проезжающих машин, а Слава спала на раздвинутом диване. У Карины было достаточно времени, чтобы налюбоваться ею, спящей, исследовать этот новый шрамик через бровь. О том, как она получила его, думать было страшновато, к сердцу сразу подступала эта холодящая боль. Довольно было и шрама от осколка на бедре – вот историю этого шрама Карина как раз знала до содрогания хорошо. И той отметины от пули на руке. Карина сама делала Славе перевязки... Была ещё пара рубцов на спине; Слава сказала, что они у неё с детства – во дворе о железные прутья арматуры поранилась, играя с мальчишками. Карина знала все её шрамы, а этот тонкий чужак, гость с Кавказа, веял неизвестностью, к которой и прикасаться-то было страшно. Может, Слава потом сама расскажет, если захочет. Спрашивать Карина не решалась.
Карина дождалась Славу на стоянке недалеко от базы отряда. Та вышла уже в своём, гражданском, и по-прежнему в бандане, скользнула ладонью по капоту.
– Пусти-ка меня за руль, принцесса.
Карину это чуть задело. Она усмехнулась:
– Не доверяешь мне?
Взгляд Славы был серьёзно-ласков.
– Ну что ты. Доверяю. Просто соскучилась по своему «железному коню». Покатаешь меня ещё, успеешь. Впереди целый отпуск.
По дороге домой Карина просто тонула в липово-июльском счастье. Не хотелось задумываться о том, изменила ли эта командировка в Славе что-то, искорёжила ли, оставила ли след в её душе. Или, не дай Бог, рану. Как этот шрамик, только невидимую, проявляющуюся лишь стальным блеском в глазах. Двадцать дней... За эти неполные три недели отдохнуть и восстановиться после ста восьмидесяти напряжённых, опасных суток – та ещё задача.
Едва они переступили порог и закрыли за собой дверь квартиры, Карина сразу засуетилась:
– Слав, кушать будешь? Я там пирожков напекла... разных...
Последние слова прозвучали пискляво и скомканно: устремиться на кухню Карине не дали. Поймав её за руку, Слава блестела глазами и улыбалась едва заметным пунктиром, и Карина утонула в мурашках от этого взгляда.
– Погоди ты с пирожками... А поцелует меня сначала кто, м-м?
И Карина опять очутилась в медвежьих объятиях. В этом чувстве – когда Слава обнимала вот так, крепко-крепко – можно было с радостью умереть. От восторга или удушья. Или того и другого вместе. В аэропорту, у всех на глазах, они не могли слиться до конца, по-настоящему, до стеснённого в груди дыхания, до полного растворения друг в друге. Ловя поцелуй за поцелуем и даря нежность в ответ, Карина вслушивалась и сердцем, и душой, и всеми чувствами... Как бы сканировала, пытаясь понять степень усталости любимой, диагностировала тонкими пальцами, определяя, где, что и как долго придётся лечить, и как много уйдёт на это сил и терпения. Лекарство было одно: тепло, любовь и забота. Она с содроганием коснулась узла банданы, двинула бровью.
– Там то, что я думаю?
Слава с усмешкой стащила чёрный платок с пиратской эмблемой. Под ним был не «абсолютный ноль», как опасалась Карина, а небольшой отросший ёжик. Приминать его ладонью было забавно и щекотно, Слава жмурилась и льнула к ласкающей руке.
Быстрый душ с дороги – и Слава жадно сграбастала Карину, закружила на руках. Незабываемое чувство – когда ноги отрываются от пола. Первая секунда – холодящий полёт, а потом – тёплая истома объятий. Родные плечи, взгляд глаза в глаза, дыхание сблизившихся губ. Нет, сейчас будет не до пирожков, тут и к гадалке не ходи.
Диван уже стоял раздвинутый и застеленный свежим бельём. Густой и тёплый вечерний воздух втекал в приоткрытую балконную дверь, колыхая тюль.
– О, тут уже всё готово!
Слава придавила Карину собой, освобождая от одежды и щекоча поцелуями шею. Голодная во всех смыслах.
– Домашняя еда – это хорошо, но по тебе я соскучилась больше, принцесса.
Ей нужна была эта разрядка, а вернее, подпитка нежностью, и Карина дарила ей себя с отчаянной, самоотверженной щедростью. Она сама истосковалась, измучилась, и ласка любимых рук освобождала её от корсета напряжённого ожидания. Слава здесь, дома, живая, и тёплые слёзы текли по щекам.
– Ну что ж ты плачешь-то... – Губы Славы щекотали лицо, быстро чмокали, зажигая где-то в глубине жаркие огоньки.
Это были светлые слёзы, но не в меру сильные. Карина стискивала зубы, закусывала согнутый палец и сдерживалась до боли в груди, чтобы не расстраивать Славу этой истерикой.
– Ш-ш... Ну что ты, принцесса! Иди сюда. – Объятия укутали крепко, но не туго, скорее – ласково и властно. – Отпусти себя... Расслабься.
Яростный всхлип-выдох, и в груди стало легче, а губы мягко защекотал поцелуй.
– Ну вот, так уже лучше. Я с тобой, солнышко. Я рядом.
Ну, и пирожки не пропали, конечно. Три вида: с мясом, с грибами, а также с зелёным луком и крутыми яйцами.
– Тащи сюда всё, – сказала Слава.
Теперь она спала, накинув простыню до пояса и уткнув свой русый ёжик в подушку, а Карина, склонившись над её лицом, долго не решалась коснуться губами нового шрамика. Ей казалось, что от него веяло холодом. Вся Слава была тёплая и родная, один он – злой и колючий чужак, острый, как бритва. Можно и губы порезать до крови. Карина тихонько чмокнула спящую Славу в скулу и выскользнула на балкон, в ночной дурман лип. Ах, этот июль... Жарко обволакивающий и потогонный, как настой липового цвета.
*
Тот кошмарный день ушёл в прошлое, но не забылся – вспыхивал время от времени в памяти холодной зарницей, кровавым сполохом. Молочный отдел, алое пятно на маминой блузке. Заложница рыдала на корточках, а бесчувственного стрелка волокли куда-то двое бойцов. Маму уложили на носилки и накрыли простынёй – почему-то с головой. Карина рванулась следом, чтобы не оставлять её ни на минуту, но её удержала сильная рука.
– Карина... Всё, всё, не надо. Держись.
Рослый боец с окровавленным рукавом не пускал её к маме, и она уставилась на него. Голос у него был прохладный, низкий, но не мужской. А когда он снял маску, Карину накрыло пронзительно-ласковой волной прошлого: чёрная бандана и шоколадка, шелест кладбищенских берёзок и надёжная, крепко поддерживающая рука. Чувство защищённости.
Она, тогда ещё пятнадцатилетняя девчонка, была в шоке от роста Славы, от её завораживающей, спокойной силы. Не агрессивной, не напористой, а сдержанной и знающей себе цену. Применяемой только по необходимости. «Как за каменной стеной» – так называлось это чувство.
– Одежда и бельё пригодятся, а сок маме... уже не понадобится, – сказала Слава.
Маму увезли не в больницу, а в морг. Осознание этого пригнуло Карину к асфальту, а Славе делали перевязку. Она осталась в форменных брюках и серой облегающей футболке – потрясающая, сильная, гибкая, как пантера. Не говоря ни слова, она лишь своим присутствием не давала Карине сойти с ума – родная, излучающая спокойствие. Губы – жёсткие, сурово сложенные, короткая стрижка, а глаза – то ли серовато-голубые, то ли голубовато-серые, светлые и внимательно-ласковые, серьёзные. За их взгляд Карина и цеплялась, как за спасительную соломинку. Впрочем, нет, скорее – прочный канат.