Раненая рука Славы покоилась в фиксаторе, а здоровой она сжала пальцы Карины:
– Ты не одна, сестрёнка. Я с тобой, слышишь? Всё будет хорошо.
И в это верилось, но страшные кадры вихрем налетали, выкручивая жгутом душу: кровавое пятно на груди мамы, её закрытые глаза. Очень спокойное, бледное лицо. Тележка с продуктами, с которой они так и не дошли до кассы, потому что началась стрельба. «Сейчас заскочим в магазин, а ты уж что-нибудь сообрази к ужину, ладно? А вечером я на завтра что-нибудь приготовлю».
Ничего не пришлось «соображать». А маме было не суждено ничего приготовить на завтра.
– Пошли, на полицейской машине прокатишься, – сказала Слава, ласково обнимая Карину за плечи.
Грозные это были ребята: в два счёта заломают и узлом завяжут. Карина вся сжалась, искорёженная, жалкая, осиротевшая. Впрочем, никто её заламывать не собирался, сразу два бойца подали ей руку и помогли влезть в машину, Слава вскочила следом и заняла единственное свободное место. Карина растерялась, но старшая сестра похлопала себя по коленям:
– Иди сюда.
Карина уселась, и дверца мягко захлопнулась. В это сильное плечо можно было выплакать всё, и девушка, облапив Славу и вцепившись в неё, ревела всю дорогу. «Прорвёмся», – это было любимое словечко Славы, и она шептала его Карине.
– Ш-ш... Я с тобой, с тобой, сестрёнка. Ты не одна.
Прошлое шелестело берёзками и вставало крестами и надгробиями. Своего настоящего отца Карина не помнила, он не интересовался ею. Она знала, что папа ей – отчим, но они стали друг другу родными. Он умер внезапно и быстро: инсульт случился прямо в зале суда, до больницы его не довезли – не успели. Папа работал адвокатом по уголовным делам, а мама – по гражданским. Страшно спокойное у него было лицо в гробу, озарённое церковной свечкой... А мама сказала: «Я Славу позвала». Карина знала о сестре только то, что та – родная дочь папы от его первой жены, и работала она в полиции. Ирония: она ловила преступников, а отец их защищал.
Горе обступило Карину со всех сторон, шептало из всех углов: «Папы больше нет». А Слава, наверно, ненавидела их, потому что папа ушёл от неё с матерью к ним – Карине и её маме. Услышав негромкий стук в дверь, Карина вздрогнула: она почему-то сразу поняла, что это Слава. Холодящая волна неизбежной встречи приподнимала на теле все волоски. Сжавшись, Карина пискнула: «Войдите».
Ей сперва показалась, что вошёл мужчина баскетбольного роста – в чёрной бандане с черепом и скрещенными костями, брюках военного покроя и чёрной косухе с блестящими молниями. Приглядевшись, она поняла, что ошиблась. Да, этот плотно сжатый, суровый рот был похож на мужской, но глаза – большие, светлые, пронзительно-прохладные. Красивые. Острые, цепкие, внимательные льдинки. Карина съёжилась под их взглядом, но их необычная обладательница, бесшумно ступая, подошла и положила на стол шоколадку. Она села перед Кариной, огородив её колени с обеих сторон своими, как бы говоря: «Попалась». И не убежать, не спрятаться в шкаф с антресолями. Ростом Слава была почти с него.
А уже через несколько минут убегать не хотелось. Льдинки в глазах Славы растаяли, а уголки жёстких губ приподнялись в улыбке. Если бы Карине кто-то тогда сказал, что эти губы будут целовать её нежно, глубоко и до мурашек сладко, она бы не поверила.
Слава не отходила от неё ни на минуту, на кладбище помогла выйти из автобуса. Сердце тепло ёкнуло, а их руки не размыкались до конца погребения. Нет, это совсем не было похоже на ненависть. Робость Карины прошла, хотелось прильнуть к Славе и не отпускать её больше никогда. Тоска заныла в груди, когда Слава собралась уходить, и с губ сорвалось: «Останься...» В сосредоточенно-суровом лице Славы что-то дрогнуло, а её рука крепко и ласково сжала пальцы Карины в ответ на её судорожную хватку.
– Ну, пошли, чайку выпьем.
Если бы так было всегда! Чтобы колени Славы ограждали её, а теплеющие с каждым мигом глаза не сводили с неё внимательного, заботливого взгляда... «Ты моя», – сказали они. И Карина, толком ничего не понимая, пропала в них навеки.
Три года они снились ей, эти глаза. Она не могла дать названия сладко щемящему чувству в груди, просыпалась и засыпала с образом Славы, но не решалась позвонить. У сестры – слишком серьёзная, опасная работа, какое ей дело до мелких девчоночьих бед...
А теперь не стало и мамы. Горячие, едкие слёзы катились безостановочно, грудь надламывалась от судорожных всхлипов, а вокруг были непроницаемые лица в чёрных масках.
– Слав... Я по тебе очень... очень соскучилась, – прошептала Карина.
Та только прижала девушку к себе медвежьей хваткой. Даже одной рукой она обнимала очень крепко.
*
Шрам на бедре у Славы остался от осколка гранаты, и от него веяло жаром взрыва. Если поднести к нему ладонь, её начинало горячо покалывать... Или это просто воображение Карины разыгрывалось?
Слава позвонила и сказала, что её не будет пару дней. Карина погрузилась в уже ставшее привычным холодящее напряжение тревоги, к которому добавлялось какое-то недомогание. А ночью её резко ударило ознобом, да таким, что кровать тряслась от её дрожи. Включив свет и отыскав в ящике с лекарствами градусник, она сунула его себе под мышку.
Тридцать восемь и пять...
За окном вьюжило, свет бра колол глаза, боль опоясывала надбровные дуги. Карина провалилась в лихорадочную полудрёму.
В университет она утром не пошла, вместо этого оделась потеплее и кое-как добрела до аптеки.
– Мне что-нибудь от гриппа...
– Девушка, прежде чем просить «что-нибудь от гриппа», надо бы сперва у врача побывать, – ответил противный голос вредной тётеньки-фармацевта.
Карина молча развернулась и вышла из аптеки. Ступеньки крыльца играли в чехарду под ногами, а ветер гудел тягучими, обступающими со всех сторон колоколами. Церковный звон наполнил голову.
Очнулась она в сугробе. Люди шли мимо. Наверно, думали – пьяная.
Карина умылась снегом и кое-как поднялась. Её шатало от слабости, ноги выписывали кренделя. Заметив полицейскую машину, она из последних сил постаралась изобразить твёрдый шаг, чтоб, не дай Бог, стражи порядка не прицепились. Ещё этого ей не хватало для полного «счастья». Кажется, получилось пройти. Сотрудники в её сторону даже не смотрели.
Градусник показал тридцать девять и шесть. Карина порылась в аптечке, нашла аспирин, приняла и залезла под одеяло. Мозг, казалось, вытекал из ушей на подушку.
Часа через два её прошиб пот, полегчало, но голова всё так же раскалывалась. Карина заварила чай с лимоном.
А на следующее утро зазвонил телефон. Незнакомый номер... Вещее сердце ёкнуло, запела, заныла в душе струнка тревоги.
– Карин, привет, это дядя Виталик, – сказал мужской голос. – Ты только не волнуйся, ладно?
Гриппозный монстр по сравнению с этой сакраментальной фразой был просто невинной овечкой. В лёгких разом кончился воздух, а кишки превратились в глыбу льда.
– Слава жива, всё будет нормально. Просто в больничке она сейчас. Выкарабкается, ты не переживай.
– Что произошло? Что с ней? Как она? – Карина не узнавала своего голоса – простуженно-осипшего, огрубевшего.
Сдержаться не получилось – в следующий миг она уже тряслась от слёз.
– Всё будет нормально, моя хорошая, – успокаивал дядя Виталик. – Она пока в отключке. Но Славка не из тех, кто сдаётся. Всё будет тип-топ. Слышишь? Не реви там. – И спросил запоздало: – Что у тебя с голосом? Простыла, что ли?