Карина осталась в малиннике одна, кусая ногти и мучительно вслушиваясь. Спина окаменела от напряжения, а ещё у неё, похоже, начинались месячные. Очень «кстати». Вот прямо самое время!.. Низ живота тягуче ныл, по шее щекотно ползли капельки пота.
Шелестящие шаги. От сердца отлегло: похоже, Наташа благополучно возвращалась. Но когда ветки малины раздвинулись, Карина увидела над собой Славу и застыла в ледяном оцепенении. Сердце замерло в зимней бездне, а губы тряслись в немом, беззвучном «не надо, пожалуйста».
Взгляд Славы неуловимо изменился. Он был тяжёлым, мутным, но то страшное, одержимое остекленение, кажется, ушло.
– Принцесса... Ты заколку потеряла.
На её ладони лежал зажим, Бог весть как и когда расстегнувшийся. Карина даже не почувствовала, как он соскочил, и только сейчас заметила, что сидит с распущенными волосами. Клещи каменного оцепенения разжались, и помертвевшее сердце снова наполнилось тёплой кровью. А Слава опустилась на колени рядом с Кариной, и её ладони легли на щёки девушки, от которых медленно отхлынула зябкая анестезия страха.
– Родная моя... Только ради тебя... выжить. Вернуться к тебе. Жить для тебя одной. Ты – всё, что есть у меня.
Веки Славы осоловело дрожали и опускались, а губы тепло и влажно прильнули к губам Карины. Это было глотком жизни. Прежняя Слава вернулась – да, насквозь пропитанная тяжёлым хмелем, но самая родная на свете и бесконечно любящая.
– Ангел ты мой... Спаситель, – бормотала Слава между поцелуями. – Светлый мой... Чудо моё...
С катящимися по щекам слезами Карина отвечала на поцелуи, приминая ладонью пружинистый ёжик на затылке Славы. Она не смогла оторвать губы даже тогда, когда увидела Наташу, молча стоявшую над ними – боялась спугнуть этот поток нежности, страшилась, чтоб он не переродился снова в жуткий приступ.
– Сладкая моя, – шептала Слава. – Люблю тебя...
Последний крепкий поцелуй – и Карина скользнула по лицу Славы лаской дрожащих ладоней.
– Ты устала, Слав... Отдохни.
– Устала, – пробормотала та. – Очень... сильно устала.
Она улеглась, устроив голову на коленях у Карины и в полузабытье шепча «люблю». Уже не было смысла что-либо скрывать, Наташа видела всё, и Карина просто гладила голову Славы, роняя с ресниц тёплые слезинки.
А потом ладонь Наташи мягко легла ей на плечо – понимающе, без слов, без осуждения. Боясь разбудить Славу, они молчали, но за них говорили сосны и солнечные зайчики, а малина нависала прохладным шатром. Наташа села рядом, привалившись к Карине спиной, и испустила длинный, облегчённый выдох.
Карина боялась шелохнуться, боялась кашлянуть. Сердце отсчитывало секунды в малиновой прохладе, а на коленях у неё спала не старшая сестра – любимая. Перед тысячами зевак на площади Карина не дрогнула бы, чтоб не потревожить сон Славы, но Наташа не была вместе с презирающей толпой. Успокоением для Карины стала её улыбка – грустноватая, матерински-ласковая. Она всё понимала и принимала. Наверно, Наташа давно догадывалась.
Час прошёл или вечность? Время не имело значения в лесном покое этого соснового царства. Забыв о себе, отключив все свои нужды и застыв мраморным изваянием, Карина хранила сон Славы, но Наташа решила, что пора потихоньку перебираться домой.
– Пойду, Виталика растолкаю, что ли, – шепнула она. – Нам с тобой её до машины не дотащить. Пусть хоть поможет...
Прошло ещё немало времени, прежде чем сквозь малинник продрался, невнятно бормоча себе под нос, заросший недельной щетиной дядя Виталик. При взгляде в его глаза возникала мысль о зомби-апокалипсисе, а главным некромантом, магической силой поднявшим это тело из мёртвых, выступала, конечно же, Наташа. Она до сих пор изрыгала заклинания, подгоняя мужа пучком крапивы:
– Шагай, шагай давай... Рыбак без улова.
Крапивной магии хватило и на то, чтобы кое-как приподнять и коматозное тело Славы, оттранспортировать его в машину и устроить на заднем сиденье. Хозяйственная Наташа ничего не забыла: ни ведёрка с земляникой, ни пакета с пивом и минералкой из речного «холодильника», ни удочек, ни палатки. Два мертвецки упившихся товарища, привалившись друг к другу на плечо, опять богатырски уснули, а Карине предстояло исполнить роль шофёра для этой парочки. Ну, или сказочного кучера тыквенной кареты.
Когда «карета» подкатила к подъезду, седоки не пожелали отцепляться друг от друга – сплелись, будто сардельки в связке. Некромант с кучером вздохнули и погнали эти мясные изделия по лестнице наверх. Не открывая глаз, исключительно силой движущей ими магии, «двое из ларца» переставляли ноги по ступенькам. Когда они зацепились за перила и забуксовали, готовые захрапеть не доходя до квартиры, некромант изрёк матерное заклинание. Чудо: два овоща, будто шилом поднятые, снова затопали сапогами по лестнице, отклоняясь от прямого курса по синусоиде – от перил к стенке и обратно. Для попадания двумя рыбацкими тушками в дверной проём некроманту с кучером пришлось произвести сложные расчёты в виде целой системы алгебраических уравнений. Икс с игреком (и по хромосомному признаку в том числе) устремились было в бесконечность, однако обувь с них пришлось снимать уже в состоянии полного равенства нулю.
Пока две функции сопели на раздвинутом диване, время от времени пихая друг друга своими экстремумами, на кухне состоялось задумчивое и усталое чаепитие. Наташа, превратившись из некроманта в чайную фею, заварила душистый, янтарный напиток с липовым отваром и мелиссой.
– Попей, тебе надо успокоиться, – сказала она Карине.
Та сделала глоток. Острый звон нервов постепенно сменялся измотанной горечью.
– То, что ты видела там, в малине... – начала она.
– Это я уже давно видела в ваших с ней глазах, – договорила Наташа с мудрой улыбкой. – Свет любви нельзя спутать ни с чем.
Карина не знала, чего ей сейчас хотелось больше – улыбаться или плакать. Как хорошо, когда не нужно ничего объяснять, оправдываться, защищаться... Можно просто пить чай, слушать тиканье часов и звонкие голоса на детской площадке.
Но реальность буксовала, перед глазами Карины мельтешили битые пиксели, ветки деревьев лезли в окно и щекотали лицо, а стрелки на циферблате шевелились чёрными тараканьими усами. Усталость и потрясение накачали её тягостным дурманом, но прилечь было особо негде.
– Езжай домой, вот что, – сказала Наташа. – Давай-ка я тебе такси вызову, потому что за руль в таком состоянии просто нельзя, а в общественном транспорте ты вырубишься и проедешь свою остановку. Приедешь – сразу ложись отдыхать.
Карина слишком увязла в сюрреалистических чудесах вокруг себя, чтобы спорить с этим. В прихожей она остановилась на мгновение, озарённая мыслью.
– Наташ... Если Слава проснётся и опять начнёт... ну, буянить, просто дай ей вот эту мою заколку. Мне кажется, она может успокоить её.
И она вложила заколку в руку подруги.
Дома она залезла под прохладный душ, заменила тампон, которым её выручила Наташа, и упала на кровать. Живот мучительно ныл, но встать и принять обезболивающее не было сил. Реальность плавилась, как сыр, и Карина утонула в этом фондю, будто маленький кусочек поджаренного хлеба.
Она потерялась в лабиринте тоскливых снов. Они со Славой искали друг друга в каком-то полуразрушенном, разбомбленном, охваченном войной городе; Карина бегала, звала, а кругом грохотали взрывы. Попутно она вела группу женщин и детей в убежище, а Слава где-то сражалась. Потом она наткнулась на раненого, истекающего кровью дядю Виталика. Карина хотела сделать ему перевязку, но он устало, безнадёжно отмахнулся пальцами. «Всё уж, скоро мне предстоит удить рыбу в небесных заводях, – сказал он. – Славка уже там меня ждёт. Тебе от неё привет». На чёрных крыльях горя Карина понеслась над руинами, чтобы найти хотя бы тело, но перед ней разверзлись огненные врата взрыва, и пламя проглотило её.