– Видите ли, Фэнси, – продолжала она, глядя в лицо горничной доброжелательно и спокойно, – я готова признать, что отношусь к вам не очень сердечно. Как, впрочем, и вы ко мне. От вас я вообще ничего не видела, кроме презрения и грубости. Причем с первых минут моего пребывания в Хоксбери. Вы все время старались чем-нибудь меня оскорбить.
– Потому что вы всегда воротили нос и смотрели на меня свысока.
– А вы разве нет?
– Неправда! Не я виновница нашей вражды. Не я сделала первый шаг! Это вы, Софи! И ваше высокомерие: «во мне – голубая кровь, я – дочь барона»! Или скажете, что такого не было?
– Не было! Я никогда и ни на кого не смотрела свысока. Это скорее ваша привычка, Фэнси.
– Ха! Не надо лгать! Такое за мной никогда не водилось!
– Неужели?
– Нет! Я никогда не ходила с гордо поднятой головой, считая себя лучше и умнее других!
– Тогда как прикажете понимать вашу привычку постоянно подчеркивать свое положение в доме? Более высокое, нежели мое… Вы постоянно при всех твердили, будто я ничего не умею делать! Вы не упускали случая разнести по всему дому, какая я глупая и ни к чему не способная!
Фэнси презрительно повела левым плечом.
– Почему вас так волнует, что я о вас говорю и кому? Ведь вы благородная леди, а я простая горничная. Кто станет меня воспринимать всерьез?
Николас украдкой бросил взгляд на Софи, ожидая, что она ответит. Он не хотел себе в этом признаться, но ему импонировала манера Софи отбиваться от враждебных наскоков Фэнси.
– Мы, видимо, очень не похожи друг на друга, Фэнси. – Софи мягко улыбнулась. – Я не могу безразлично относиться к тому, что обо мне говорят в доме. Вы – можете. Я, например, считаю, что каждый человек должен слышать о себе только хорошее от тех, кого он считает равным себе.
– Равным? Святые угодники! Разве мы с вами равны? Да нет же! Нет! Ни по происхождению, ни по воспитанию. Вы принадлежите к высшему обществу, куда никого из нас никогда не допустят. Да что там! Вы и ваши друзья засмеют нас за один только варварский язык!
Софи на несколько мгновений задумалась, потом утвердительно кивнула:
– Да, это так, Фэнси. Если брать за эталон происхождение и воспитание, то мы действительно принадлежим к разным слоям общества. Но если отбросить все эти стандарты, изобретенные обществом, – образование, знатность, чистоту языка, богатство, – то разве мы не окажемся очень похожими друг на друга? Вы же сами только что доказали это! – Софи посмотрела на Николаса и добавила: – Так же, как и его сиятельство. Спасибо, милорд!
Последнюю фразу Софи произнесла шепотом.
– Это каким же образом? – нахмурился Линдхерст.
Софи повернулась к Фэнси и адресовала свой ответ ей:
– Очень просто. Когда я почувствовала, как вас шокировал поступок Чарлза, то поняла, что сама чувствую то же самое. Когда его сиятельство рассказывал вам о том, какую боль испытал он, то мне показалось, что сэр Линдхерст говорил обо мне. Наконец, когда я увидела, что у всех нас одни и те же душевные раны, то мне стало абсолютно ясно: мы связаны одной неразрывной нитью. У каждого из нас есть чувство. Теперь я также знаю, как больно может ранить небрежно брошенное кем-то слово или необдуманный поступок.
Софи смотрела на Линдхерста, но на этот раз – без улыбки. Скорее даже сурово. А ее прекрасные большие глаза были затуманены… Чем же?.. Раскаянием?.. Угрызениями совести?..
Пока Николас размышлял об этом, издали донесся какой-то непонятный шум. Все трое посмотрели в ту сторону и увидели… мисс Мэйхью.
Минерва вырвалась из церкви. Крича во всю мощь своих легких и разрывая на себе одежду, она неслась прямо на них. Следом, почти вплотную к дочери, бежал мистер Брамбли. Все остальные также высыпали из церкви на улицу и бросились за ними.
Маркиз и пастор, преподобный отец Мартин, не очень усердствовали в погоне за отцом и дочерью, хотя вид у обоих был встревоженный.
– Мы срочно должны добежать до берега реки и просить Премудрого Осетра умилостивить Бога Рыбной Ловли! – отчаянно кричал Брамбли.
– С-святотатство! – вторила ему мисс Мэйхью. – Я в-виновна в с-святотатстве!
Минерва бежала, оставляя на дороге лоскуты разорванной по швам верхней одежды. В конце концов, на ней остались, кроме лифчика, лишь длинные панталоны, сшитые скорее всего из грубой парусины, – очередное изобретение Брамбли.
– В-вы в-видите?! – причитала Минерва. – Теперь Акватикус – Бог Рыбной Ловли – никогда не простит меня! Никогда! О-о! Я должна б-была п-предвидеть, ч-что с-слу-чится н-нечто у-ужасное, когда с-смывала с себя з-запах р-рыбы!
Привыкший к роли доброго духа и ангела-избавителя, Николас кивнул стоявшим около него женщинам и побежал за Минервой. У ворот он столкнулся с отцом.
– Что случилось?
– Что-то необъяснимое, я такого в жизни не видел. Мисс Мэйхью поднялась со скамьи для молитвы, а ее платье расползлось по швам и упало на пол. Минерва и Брамбли уверены, что это – гнев Бога Рыбной Ловли или каких-то духов, существующих, правда, только в болезненном воображении отца и дочери. Впрочем, кто знает? Может быть, и впрямь существует какой-то бог рыболовства. Иначе как понять, что случилось с платьем мисс Мэйхью…
Действительно, что случилось? Николас посмотрел вслед Минерве, продолжавшей что-то причитать по поводу счастливой рыболовной шляпы. Она бежала к дереву, под которым стояла Софи с какой-то женщиной. Кто это мог быть, Николас долго не мог рассмотреть. Может быть, Роуз? Или Дэйзи? Да нет же! Это Пэнси, на голове которой красовалась новая шляпа.