Желание обнять ее настолько сильное, что даже больно. Разрешаю себе всего лишь упереться руками на столешницу и слегка прижаться подбородком к ее макушке.
– Ты не ушла, – говорю с облегчением.
Давлю снова желание обнять, как и мысль, что рад, что она жива. Все те разы, когда меня выводили из себя, всегда все заканчивались плохо, очень плохо. Особенно для того, кто это сделал, но с ней все хорошо.
Чувствую от этого радость и облегчение. Злюсь на себя, знал же, как сильно мне сносит крышу рядом с ней, это ещё повезло, что в этот раз она не пострадала. Но потом, что будет потом? Убираю руки со столешницы, накрываю ее, даже не вздрагивает. Не боится совсем, может лучше, чтобы боялась? Не понимаю, чего хочу, оттолкнуть или прижать к себе сильнее? Но все равно злюсь, когда освобождается и отходит от меня.
Она хоть понимает, что чуть не умерла? Что эта тварь могла ее разорвать в бешенстве? Нет, пускай нас и соединяет это связывание, но тогда был взбешён не только я. Зверь захватил контроль из-за ревности. Ревности, которую ощущаю и я, она отдаёт глухой болью в груди, никак не связанной со зверем. Слишком сильно сжал столешницу, остались едва заметные вмятины на ней. Поворачиваюсь к ней, сидит и ест, уткнувшись в свою тарелку. Ну, раз больше не бесится, тогда можно и мне сделать вид, что ничего не происходит. Накладываю себе еду тоже, сажусь рядом, теперь не отстраняется напоказ. Тот спектакль был исключительно для брата? Эта мысль не нравится, очень сильно. Встречаюсь с ней взглядом, невольно улыбаюсь. Ей идет это платье, голубого цвета. Голые плечи, откровенное декольте и рюши на юбке чуть выше колена. Волосы спутаны, лицо немного помятое, можно подумать, что она совсем недавно спала.
– Как спалось? – спрашиваю зачем-то.
Мой невинный вопрос вызывает странную реакцию – резко закрывает руками лицо и тяжело вздыхает. Слова, которые произносит дальше, удивляют:
– Не делай так.
– Почему?
– Потому что ты не Юра, и никогда им не будешь, – отвечает, убирая руки от лица.
Она всегда была такой жестокой? Боль в груди лишь увеличивается, уже не могу дышать. Мне кажется, она увидит, что делает со мной, поэтому закрываю глаза. Я знаю, что не буду им, и не хочу быть! Зачем ты так со мной? Зачем? Кто я для нее? Кто она для меня? Почему даже с ней мне приходится играть роль, которую она сама мне дала? Открываю глаза, замечаю, как она резко убирает руку от моего лица. Что хотела сделать? Хотя это не важно.
Выбрасываю сломанную вилку, аппетита все рано нет.
– С чего ты решила, что я хочу быть похожим на него?
– А что ты тогда делаешь? – поднимается из-за стола и убирает свою тарелку и вилку в мойку.
– Экспериментирую, – не удерживаюсь от сарказма.
Она что правда не понимает, что я делаю? О чем она думает, если мои знаки внимания в ее понимании принимает за какое-то издевательство. Разве я был с ней так жесток? Разве это не она только что сказала, что мне с ее Юрочкой не сравниться?! Сука!
– Значит это всего лишь твоя глупая шутка? – не замечает моего сарказма, что бесит ещё больше.
– И что же значит твоя фраза о том, что я никогда не буду им? – меняю тему, а то, по-моему, она уже все решила.
Молчит, наверное, о чем-то неприятном думает. В какой-то момент даже роняет тарелку в мойку, но я успеваю ее поймать.
– И что же она значит? – напоминаю ей вопрос.
– То и значит. Вы совсем разные.
Такое впечатление, что она не собирается нормально отвечать, это ещё больше выводит из себя. Ревность и боль уже конкретно так надоели.
– Так почему тебе не понравилось, когда я был… мил с тобой? Если, когда это делал твой любимый Юрочка, тебе все нравилось?
Вырывает свою руку из моей, пятится назад к столу. Это ее показной страх бесит! Я же чувствую ее запах, на самом деле она меня не боится!
– Почему ты дрожишь в моих объятиях от ужаса, а в его от желания? А? Что есть у этого коротышки, но нет у меня?
Хочу коснуться ее, хотя бы кончиками пальцев, но не позволяю себе такой вольности. Жуткая боль в груди все увеличивается с тишиной и отсутствием ответа. Может потому, что ответ прост, это так сильно меня бесит?