— Причина как раз очень веская, Томас. Мы оба только что перенесли душевную травму. Потеряли отца. И если даже мне трудно пережить это, то тебе тяжело вдвойне. В том смысле, что ведь вы с ним долго жили вместе.
— Он на меня часто злился, — произнес Томас.
— За что же?
— Ему все время нужно было заставлять меня делать то, чего мне не хотелось. — Он исподлобья бросил взгляд на меня. — Как сейчас поступаешь ты.
— Но папа никогда не злился на тебя всерьез, — возразил я. — Может, иногда раздражался, но не сердился по-настоящему.
— Вероятно, — пожал плечами брат. — Ему тоже не нравилось, что я весь день провожу в своей комнате. Он требовал, чтобы я выходил почаще. Никак не мог понять, насколько сильно я занят.
— Но это очень вредно для здоровья. Тебе необходим свежий воздух. И я уверен, Томас, что в глубине души ты понимаешь — это превращается в проблему, когда твое увлечение не позволяет тебе даже прийти на похороны отца.
— В тот день мне необходимо было побывать в Мельбурне.
— Томас! Тебе не нужен был ни Мельбурн, ни Москва, ни Мюнхен, ни Монреаль! Ты должен был присутствовать на папиных похоронах.
Я знал, что поступаю неверно, обвиняя брата в неуважении к памяти отца. Он просто ничего не мог с собой поделать. Я пожалел о своих словах. Ведь ругать Томаса за неспособность преодолеть свою болезненную одержимость означало отчитывать слепого за то, что он не видит, куда идет.
— Прости меня, — тихо произнес я.
Томас ничего не сказал, и мы оба замолчали. Вскоре я все-таки нарушил тишину:
— И все же мне кажется важным, чтобы в то время, пока я разбираюсь с остальными проблемами, ты посетил доктора Григорин. Я и сам хотел бы с ней поговорить.
Брат с любопытством посмотрел на меня.
— У тебя тоже возникли сложности?
— Что?
— Точно! Ты должен с ней поговорить. Она и тебе поможет.
— Мне? — удивился я. — В чем?
— Справиться с необходимостью контролировать других людей. Она пропишет тебе что-нибудь от этого. Она дает мне лекарство, помогающее избавляться от голосов. Вот и тебе выпишет какой-нибудь рецепт.
— Неплохая мысль.
— Можешь отправляться к ней сам. А когда вернешься, расскажешь, что она думает о тебе.
— Нет, мы поедем к ней вместе.
Брат облизнул губы, стал сжимать и разжимать кулаки. У него пересохло во рту. Охватившее его волнение становилось все заметнее.
— Она будет ждать нас в одиннадцать, — напомнил я.
— Одиннадцать, одиннадцать, одиннадцать, — повторил он, закатив глаза и словно стараясь припомнить, какие еще дела в его ежедневнике могут быть назначены на этот час.
— Уверен, ты в это время свободен, — сказал я. — Нам нужно будет выехать из дома в десять тридцать.
Брат поднялся со стула, отнес свою миску к раковине и принялся споласкивать ее. Обычно он оставлял грязную посуду мне, так что нетрудно было сообразить, до какой степени ему не хотелось продолжать разговор.
— Не пытайся увильнуть, Томас!
— Но у меня действительно много работы, — произнес он, направляясь к двери из кухни. — Ты просто не понимаешь, насколько она важна.
— По дороге я разрешу тебе пользоваться джи-пи-эс.
Брат замер на месте.
— У тебя есть навигатор?
— Встроенный в приборную панель.
Он посмотрел на стенной шкаф рядом с входной дверью, где висела его верхняя одежда.
— Тогда поехали прямо сейчас.
— Еще только половина девятого. Мне не хочется два часа просидеть в приемной врача.
Томас задумался.
— Хорошо, я буду готов к десяти тридцати. Но ты должен обещать, что тоже обсудишь с доктором свое поведение.
— Даю слово, — сказал я.
Когда Томас поднялся наверх, я закончил уборку кухни и решил, что пора завершить давно ожидавшее меня дело. Выйдя через черный ход, я пересек задний двор, траву на котором не постригали уже неделю, и ее не помешало бы подровнять. В том месте, где начинался склон в сторону оврага, я остановился.
Как я и описывал Гарри Пейтону, склон был действительно крутой. На такой поверхности, если уж вам хотелось подрезать траву, лучше это было делать ручной машинкой, а то и обыкновенной косой. Случись инструменту выпасть из ваших рук, то в самом худшем случае он бы просто соскользнул вниз и упал в воду.
Впрочем, большинство владельцев подобных участков наверняка предпочли бы держать ухоженной лишь плоскую часть заднего двора до гребня холма, позволив склону буйно порасти травой. Отец же упрямо стремился содержать в порядке все пространство позади дома до самой реки. Тот факт, что жилище семейства Килбрайд располагалось высоко над расщелиной, по которой протекала река, не давал ему права считаться домом на берегу, но отцу, вероятно, очень хотелось максимально приблизить его к этому определению. А потому он еженедельно — весной, летом и осенью — обрабатывал склон наряду с остальными газонами.