Никогда не забуду лицо моей ташкентской соседки, которая была в Андижане во время погромов и видела, как безумная толпа крушит всех и вся на своем пути, не разбирая ни возраста, ни национальности. Когда она вспоминала об этом, ее всю трясло, и она в кратчайшие сроки уехала с семьей в какую-то российскую деревню. После нашего отъезда в самом Ташкенте состоялась серия террористических актов. Сейчас там уже почти не осталось никого из моих друзей и знакомых. Россия, Германия, Америка, Канада, Израиль – где только нет сейчас моих земляков! Остались в Ташкенте или те, кто живет за гранью нищеты, или имеющие тяжело больных родственников, которых и оставить нельзя, и везти с собой невозможно. Люди рвутся из Ташкента любыми путями, вроде глупо ехать назад. Так все тянулось год за годом, а выхода никакого не было, становилось все хуже и хуже.
Работа со свадебными платьями потихоньку начала приносить доход. Все больше людей узнавали о нашем прокате, все больше приходили, несмотря на стойкое убеждение местных жителей, что платье, взятое в прокате, не принесет семейного счастья.
Много времени приходилось тратить на то, чтобы привести платья в порядок после свадьбы. Приносили их, бывало, и с оторванными подолами, и испачканными в мазуте, и прожженными сигаретами. О том, где была невеста в этом платье во время свадьбы, нам оставалось только гадать.
Приходилось отстирывать платья и отбеливать, на прожженные места пришивать цветочки или бусинки, менять поломанные молнии.
Во время свадебного сезона, с апреля по ноябрь (исключая только май, чтобы не маяться), платья у меня брали, тем более что в нашем городе другого проката не было, и приходилось ехать за ними в Краснодар, а цены там на порядок выше. Но зимой, особенно с декабря по март, бывало, ничего не брали вообще, и это сразу негативно отражалось на нашем бюджете. Бывало несколько раз, что после свадьбы не возвращали вовремя платье, и тогда мы с подругой шли сами искать этих людей по адресам.
Сильно осложняло мне жизнь наличие основной работы, на которой надо было находиться с утра до вечера, а люди приходили часто среди недели утром, и днем, потому что тем, кто далеко живет, вечером трудно добираться. Даже в нашем городе после 8 вечера перестают ходить маршрутки и автобусы, а в станицах транспортная проблема стоит еще острее. Приходя днем, посетители или никого не заставали дома, или рисковали нарваться на моего мужа, которому они нарушали дневной сон, и он с руганью прогонял их прочь, или на кого-то из детей, которые не могли ничего толком объяснить. Бросить работу и заниматься прокатом я тоже не могла, потому что на основной работе была хоть не очень большая, но стабильная зарплата, и никакой финансовой подстраховки у меня не было.
Василий так и не работал. В последнее время он записался в казачество и часто ходил на всякие казачьи собрания и мероприятия. Толку от этого для семьи не было никакого, разве что отдых от его присутствия дома хотя бы на несколько часов. Скандалы по поводу и без повода продолжались, и не ожидалось никаких перемен к лучшему. Поводом для скандала могло послужить что угодно: недосоленный суп, крики играющих детей под окном, отсутствие чистой тарелки или чистых носков. После таких вечерне-ночных разборок я вставала утром с больной головой, не хотела ни завтракать, ни пить чай, и только на работе, где приходилось полностью переключаться на производственные проблемы, я немного успокаивалась и приходила в себя, особенно когда девчонки, видя мое состояние, угощали чашечкой крепкого кофе.
Моя подруга Оля, конечно, заступалась за меня, как-то раз я даже у нее ночевала вместе с младшим сыном, и это очень не нравилось мужу, как и вообще сам факт нашей с ней дружбы. Он запретил Ольге приходить к нам домой, а когда она все-таки пришла в его отсутствие, то кинулся душить ее. Обращаться в милицию она не стала только из жалости ко мне, хотя я сейчас думаю, что может, и надо было. Мне порой казалось, что у него не все в порядке с головой, особенно пьяный он совершал абсолютно неадекватные поступки.
С Олей мы стали видеться тайно, я заходила к ней по дороге на работу или с работы, или она приходила ко мне на работу. Вскоре она продала свою хатку за бесценок, потому что в ней жить стало опасно – вот-вот потолок рухнет на голову, и уехала к своей маме в другой район, за 200 километров от нас. С ее отъездом исчез последний лучик надежды в моей беспросветной жизни. Так и не знала, что делать и на что решиться. Если бы хоть кто-нибудь позарился на моего красавца Васю, была бы очень рада. Но желающих не находилось. Если мне всегда жизнь с ним медом не казалась, то сейчас стала вообще не выносима.