Умение утешать женщин не значилось среди добродетелей Павла Андреевича.
– Не его это сын, – хныкнула женщина, но взгляд внезапно прояснился, и она, превратившись в себя же, но уже обычную, такую как прежде, завизжала: – А кто ж виноват, что у него нет собственного дитяти?! Эка важность, приплелся мальчик на кухню и взял себе немного варёной курочки! Что ж его теперь – убивать за это? Он его лицом об кулак приложил, нехристь! Вот вырастет моя кровиночка и станет коллежским секретарем! А то и советником! А может, даже в Думу сядет! Будет государственные дела заправлять! Вот тогда вам, Роман Модестович, несдобровать! В тюрьме сгниёте!
Ксения, кажется, выдохлась.
– Парню уже пятнадцатый год, а он у вас, кроме приходской школы, ничего не кончал, и лоботрясничает. Где это видано, чтобы неучи государственными делами заправляли?– невольно возразил Павел, но тут же опомнился и поспешил скрыться из поля зрения мадам.
Вслед, само собой разумеется, посыпались отборные ругательства – Ксения-Ксантиппа перенесла весь огонь артиллерии со скорого на руку Карманова на несдержанного на язык Циммера.
По улице пришлось двигаться в толпе.
«Овца овце рознь», – припомнил инженер. – Ну да, ну да! Поди, им это скажи!»
Еще Анахарсис, мудрый скиф, приехав в Афины, удивлялся, что люди специально дважды в неделю сходятся на площадь обманывать друг друга: раз – на народное собрание, второй – в базарный день.
Шагов через двести начинается ярмарка: друг к другу жмутся палатки и лотки со всевозможными яствами и безделицами. Все украшены пестрыми вывесками и флагами. Ходят громогласные тетки, потрясая огромными кадками.
Рядом с Циммером выступает дородный господин, пытаясь с ручного лотка продать в добрые руки «совершеннейшее чудо техники прямиком с выставки в Париже» – резиновое яичко с петушком внутри. Вокруг толпятся молодухи, которые вовсю потешаются над господином и его петушком…
Чей-то пронзительный голос, вклинившись в случайную заминку, предлагает абсолютную новинку:
Группка молодых девок покидает владельца презабавного петушка из резинового яйца и облепляет торговца с жестяной обезьяной, выписывающей на деревянных планочках замысловатые пируэты – под сопровождение вздорных стансов[37].
В двух шагах почти хрипит мужик, удерживая на голове большую лохань с рыбой:
– У дядюшки Демьяна торговля без обмана!
Слева стоят продавцы калачей, пирожков, дешевой икры, рубцов и вареной печенки.
– Свинья грязь нашла, – пробормотал Циммер, пробираясь к ним.
Купив пару пирожков с зайчатиной, Павел прислонился спиной к афишной тумбе и набил рот снедью.
«Грязновато, конечно, зато не скучно…», – подумал он.
Зазывала на углу заголосил, будто подслушав мысли: «Кому мыльце умыть рыльце?!»
Тут к Павлу подошла жирная торговка, и рявкнула:
– Эй, парень! Купи орешек! Купи-купи орешек!
Молодой человек рассеяно глянул на неё, а торговка мигом подхватила лопатку и завозилась ею в своём мешке.
– Орехи на меду, давай в шапку накладу!
Глупо улыбаясь, Циммер поспешил убраться от толстой бабы. Вокруг и так сотни челюстей лузгали орехи – присоединяться к армии щелкунов не возникало ни малейшего желания.
На расчищенном пятачке собрались играть спектакль уличные артисты.
– Дорогие господа! – вопил недолеток в сермяжке[38] поверх лысой шубы. – Поглядите представление, как наш батюшка царь, блаженной памяти Александр Благословенный, французского инператора Наполеонта сослал на остров Еленцию за худую поведенцию!
Пока Циммер огибал стихийно образовавшийся людской островок, пока пропихивался меж раскачивающимися хохотунами и пролезал под аплодирующими руками – первая сценка окончилась, каковой факт засвидетельствовали одобрительные крики и свист публики. Под ноги артистов полетел заработок – с верхних этажей падали медяки, обернутые в бумагу, чтобы не отскакивали от мостовой и не закатывались куда попало.
Да уж, такому прогрессивному молодому человеку, каким считал себя Павел Андреевич Циммер, просто невозможно не вспомнить тут мыслителя Белинского, писавшего: «Я иногда люблю посмотреть на наш добрый народ в его веселые минуты, чтобы получить данные насчет его эстетического направления»?