Пруденс сидела посередине с крошкой Мелоди на руках. Она прижала к себе малышку одной рукой, а другой вцепилась до боли в пальцах в кожу сиденья. Мелоди не возражала. Все, что угодно, лишь бы быть ближе к Эвану, к которому Мелоди прикипела, едва увидела, хотя последнему это и не нравилось.
А Пруденс прижимала к себе маленькую девочку так, словно делала это всю жизнь. Ей и самой было удивительно, как всего за несколько часов она привыкла к малютке. Впрочем, она и Эвана полюбила сразу же, едва тот появился на свет, и ухаживала за ним, словно за своей любимой куклой. Мама с трудом могла оторвать старшую сестру от брата, чтобы проявить и свою заботу.
Что ж, нельзя так привязываться к чужому ребенку, каким бы очаровательно милым тот ни был. Это лишь работа, за которую ей платят, она не сможет остаться с малышкой навсегда.
Нет, нужно держать дистанцию, работать профессионально: быть доброй, но не проявлять любви. Она ведь не мать Мелоди.
А кстати, кто ее мать? Мистер Ламберт, кажется, говорил что-то о том, что он лишь присматривает за ребенком. Но это еще ни о чем не говорит. Возможно, он взял Мелоди из приюта, а может быть, она его дальняя родственница. Также не исключено, что Мелоди его родная дочь, рожденная вне брака.
Однако ее это никоим образом не касается. Главное — заботиться о ребенке. И заработать свои пять фунтов. Добраться до Лондона и продержаться еще чуть-чуть.
И тем не менее чудесным образом Мелоди оказалась очень милым ребенком. Несмотря на некоторый излишек энергии, она была умной и разговорчивой девочкой. Возможно, даже развитой не по годам. Эван в этом возрасте в основном тыкал пальцем и говорил на непонятном языке. Впрочем, временами он и сейчас ведет себя не лучше.
Пруденс улыбнулась и исподтишка взглянула на Эвана. Брат сидел рядом с извечным выражением смеси страдания и презрения на лице. Бедный мальчик столько перенес за свою короткую жизнь, что в его поведении и восприятии мира не было ничего удивительного. Да и ситуация, в которую они попали сейчас, была авантюрой с ее стороны: они покинули пусть негостеприимный, но привычный дом в компании незнакомого мужчины.
Мелоди заегозила, вырвалась из кольца ее рук и, нагнувшись вперед, заглянула в лицо Эвану. Приветливая улыбка осветила круглолицую маленькую мордашку. Эван лишь фыркнул, скорчил недовольную мину, бросил на флиртующую кроху раздраженный взгляд и отвернулся, вперив взор своих серых глаз в поле.
И тут Пруденс заметила одну любопытную деталь. Эван, который был недоволен повышенным вниманием к своей персоне со стороны малютки Мелоди и подозрительно относился к мистеру Ламберту, тем не менее, превосходно копировал манеру последнего держать себя: спина прямая, ладони на коленях. Пруденс сдержала улыбку, но Эван, видимо, поймал ее взгляд, потому как тут же откинулся на спинку сиденья и обиженно скрестил руки на груди.
Мистер Ламберт этого, разумеется, не заметил. Пруденс не смогла удержаться, чтобы не взглянуть тайком на него, опустив ресницы. Было в его внешности что-то, что никак не вязалось с общим образом. Он не кичился своим происхождением и не одевался словно павлин. Напротив, она находила его привлекательным и мужественным, быть может, чуточку мрачным для своего возраста.
Исходя из всего увиденного, Пруденс недоумевала, как Колину удалось так надолго удержать при себе Шанталь, ведь ее интересовали лишь власть и деньги, а внешность мужчины никогда не играла для нее главной роли. Неудивительно, что они все же расстались.
С точки зрения Пруденс, это было лучшее из всего, что случилось с мистером Ламбертом в его жизни.
К несчастью, дорога продолжала издеваться над Пруденс. Тело болело от многочисленных ушибов, а голова начала кружиться. Какая жалость, что Пруденс не успела воспользоваться заработанными монетами, чтобы сбегать перед дальней дорогой до рынка и купить хлеба с сыром. Как это типично для мелкопоместного дворянства — не думать об окружающих. Он-то, наверное, есть не хочет!
Сглотнув слюну, Пруденс сжала челюсти и все оставшиеся силы направила на то, чтобы думать о чём-нибудь другом.
Память вернула ее в далекие времена, где не было еще ни Шанталь, ни театра, ни тяжелого труда, за который платили гроши. Они всей семьей катались на таком же двухколесном экипаже. Пруденс сидела вместе с отцом на переднем сиденье, а мама с Эваном на коленях — сзади. По воскресеньям они катались по парку, ходили по музеям, а потом обязательно шли на Хай-стрит за покупками.
А затем, разумеется, память свернула к самому худшему дню в ее жизни, когда она услышала три страшных слова: