В дверях кухни мелькнула уже одетая Настасья:
– Ладно, пап. Пока. Береги, – она неопределенно махнула в сторону бубнящего телевизора.
– Куда ты в сапожищах? – раздраженно потряс раскрытой ладонью Петр Яхонтович, углядев что на полу остаются мокрые лужицы…
***
Название у пьесы было очень современное и очень длинное, Петр Яхонтович никак не мог его запомнить. Вспоминалось только что-то вроде: «Удары по батареи или ночное пение в соседнем подъезде под аккомпанемент». Потихоньку репетиции уже начались и чем дальше, тем больше Петр Яхонтович ненавидел эту пьесу и будущую постановку.
В довершении всей, и так, по мнению Петра Яхонтовича, разболтанной композиции, в пьесе во всех сценах присутствовала проститутка – половину пьесы живая, а во второй половине уже мертвая, зарезанная пьяным клиентом. Проститутка была фоном основного действия пьесы – ее квартира, вернее сказать притон, располагалась выше пенсионерской квартиры героя Петра Яхонтовича. Жизнь в квартирах велась параллельно, поэтому проживающие в нижней квартире периодически стучали по батарее и удивлялись скрипучим полам и быдловатым танцам в квартире верхней.
Контингент у проститутки был так себе. Сплошь маргинальный и всякий уголовный. «Убивают, убивают!» – часто кричала соседка сверху в какой-то миг срываясь на: «Убили! Убили!». «Да, чтоб ты наконец уже сдохла!», реагировал в сердцах кто-то из жильцов нижней квартиры на очередную попойку и обезумевший клиент, словно на этот раз прислушавшись к совету, втыкал кухонный хлеборез проститутке меж ребер. Та падала и продолжала бездвижно лежать до окончания всего действа. И когда старшая дочь героя Петра Яхонтовича, произнося свой завершающий, душувыворачивающий монолог, оглядываясь видимо в поисках икон в пустой, пенсионерской квартире и не находя их, поднимала глаза вверх, в потолок, то взглядом своим она как бы упиралась в мертвую проститутку. Типа такая метафора, сказал кто-то из молодых.
Типа метафора, повторял про себя Петр Яхонтович, пытаясь скрестить оба слова у себя в голове. Типа метафора. Героиня артистки Шептаевой на самом деле вызывала сочувствие, монолог был сильный, емкий, глубокий, сплошь состоящий из правильных, понятных слов, но вот Петра Яхонтовича не пронимало. На уровне мысли, он все понимал, но монолог и страдания героини его не трогали. Шли мимо. Слова никак не складывались в предложения, предложения в текст. Не слышал Петр Яхонтович ничего. Как бубнеж телевизора, который бесконечно смотрит его внук. Типа монолог, типа героиня. Типа метафора.
Зачем молодому драматургу понадобилась живая и мертвая проститутка, для каких таких драматических целей, Петр Яхонтович тоже не понимал. Непонимание это его раздражало и угнетало. Было в этом непонимании что-то из области – ну, а вдруг. Ну, а вдруг это я не понимаю в силу своей узости, зашоренности, устаревшего мировоззрения. Старый кретин, готовый бесконечно осуждать и не принимать того, что не понимает. Утиль. Вешалка.
«Идиот!» – в конце концов, после безуспешных попыток хоть как-то разобраться, пусть не почувствовать, но понять, ругал непонятно кого Петр Яхонтович, имея в виду то ли себя, то ли драматурга, то ли худрука, притащившего в театр эту галиматью.
Сначала проститутку изображал сам драматург. Смотреть на это было невозможно, поэтому проститутку и все что с ней связано подвесили в виде проговариваемого текста и схематического участия какого-нибудь статиста. Петру Яхонтовичу интересно было кто же все-таки сыграет аморальную соседку сверху. Актрис с нужными данными в Староуральском театре драмы не водилось. Драматург грозился привезти из Города. Свою. Бомпу! Именно так говорил драматург: «Это будет бомпа!»
Как-то раз, по своему обыкновению Петр Яхонтович пришел на службу с утра, а не к репетиции. Ему нравилось гулять по пустым коридорам, залам, подсобкам, изредка, специально немного растерянно здороваться с вахтершами, осветителями, гримерами. Он играл роль немного забытого патриарха сцены, живущего в мире своих старых героев. Хорошая роль, хорошие времена.