Заодно я обнаружил, что кроме нас с Петром, здесь содержат еще одного неизвестного арестанта. И если камера Южинского находилась в самом конце отсека, то этот незнакомец располагался в соседней с моей. Толстые стены, сложенные из кирпича, не пропускали звуков, так что о наличие соседа я мог судить лишь по тому, что тюремщик после моей камеры через несколько шагов снова останавливался. И снова гремел засовом окна в двери, через которую подавал арестанту еду.
Чтобы проветрить камеры, нас по очереди выводили в коридор минут на 20–30, где был хоть какой-то свежий воздух. В камере же вентиляции не было, и воздух был всегда спертым. Может, летом, когда не будут топить печи, здесь станет немного полегче, но сейчас постоянно чувствовалась нехватка кислорода в воздухе, и эти полчаса в коридоре были настоящим спасением. Думал ли я когда-нибудь, что окажусь в такой ситуации? Делать здесь было абсолютно нечего. Ночью я полноценно высыпался, а днем от безделья нарезал круги по камере, меряя ее короткими шагами от двери до стола, или просто сидел на стуле, чутко прислушиваясь к происходящему в коридоре.
Кормили в основном кашами, щами, простой крестьянской едой, без изысков. Пища постная, но оно и понятно — начался Великий пост, и теперь до Пасхи «меню» будет весьма скромным. Доктор ко мне так и не пришел, возможно майор просто поостерегся из-за странностей с моей «звездой». Видеться с Южинским тоже никак не получалось — то ли Турубанов забыл о моей просьбе, то ли он опасался, что мы с Петром при встрече наговорим чего лишнего. Ведь редкие прогулки в небольшом замкнутом дворе между Секретным домом и крепостной стеной совершались исключительно в присутствии надсмотрщика.
Мои мечты о самоубийстве так и остались лишь мечтами — надежный способ все никак не находился, у каждого были существенные недостатки. Да, и подводить Турубанова под монастырь мне не хотелось. Понятно ведь, что за мою попытку его ждет наказание. И кто потом займет это место, еще не известно. Могут ведь такую тварь прислать, что взвоешь…
От нечего делать я попробовал упражняться в даре. Если родовая особенность Стоцкого — это скорость, то ведь ее как-то можно тренировать? Например, я пробовал подбрасывать и ловить столовые приборы — ложки, кружки и миски. Упражняться старался по утрам, подгадывая к тому моменту, когда «звезда» на груди начинала тускло мерцать. Обычно это случалось после утреннего подъема — видимо организм восстанавливался во время ночного сна.
Сначала ничего не получалось — я не замечал никаких сверхспособностей. Но постепенно уловил ритм мерцания, и вошел в своеобразный транс. Это случилось во время попытки жонглирования. Внезапно, предметы начали замедляться, а затем и буквально застывать в воздухе. Через пару недель я уже наловчился на выбор «вынимать» подвисшую железную чашку, тут же возвращая ее обратно и выхватывая уже ложку. Концентрация внимания в этот миг усиливалась до невозможности, а звуки вокруг становились еле слышными, как в воде.
Я раз за разом повторял «скоростное» жонглирование, но оно получалось далеко не всегда — примерно один успех приходился на три неудачи. Зато мне постепенно удалось довести количество предметов до семи — в дело пошли оторванные с шинели пуговицы. Отчего «включалась» и «выключалась» моя способность — так и не понял, но поскольку свободного времени мне было не занимать, я упорно продолжал упражняться с даром и искать важные закономерности.
А после обеда наступал черед простых физических тренировок. Привычка — вторая натура, я ведь дома тренировки никогда не забрасывал, три раза в неделю посещал спортивный зал. Здесь конечно тренажеров нет, но никто не мешал мне отжиматься от пола с хлопками или запрыгивать с места на стул, привинченный к полу. Ну, и боксировать, конечно, изображая бой с тенью.
Все эти упражнения и тренировки дали неожиданный побочный эффект. Я так уставал, что мне совсем перестали сниться сны. Падаешь на кровать и сразу проваливаешься в какую-то тьму. И это почему-то положительно сказалось на моем психологическом состоянии. Не то, чтобы я смирился со своим попаданием или стал забывать семью, но прежняя жизнь как-то отдалились, оставшись где-то на заднем фоне. Душа продолжала болеть, но уже не так сильно, как прежде. И желания прыгнуть в петлю становилось все меньше. Иной раз даже грешным делом думалось — а со мной ли это все было?